Ужин – не самый любимый приём пищи Финеса. По крайней мере, он был таким, пока в доме Ридов не зазвучало ещё два голоса – бархатный и мягкий женский тембр Оливии, и детский, звонкий, но в котором уже слышны первые ломающиеся ноты его нового брата, Николаса. Настоящий гуру завтраков, мальчишка мог приготовить всё от пышных панкейков с кленовым сиропом и взбитыми сливками до простых тостов с ветчиной и сыром с золотистой корочкой, но вечером, когда их расширившаяся семья готовилась сесть за стол, он со спокойной душой уступал молодой женщине кухню и плиту. Конечно, её еда временами подгорала с непривычки к новому оборудованию, но Фин не показывал вида, что его это беспокоит, съедал всё до последней крошки, разве что тарелку не облизывал, и благодарил за заботу. А ещё говорил. Говорил много, как и положено любознательному мальчишке пятнадцати лет, в жизни которого каждый день случается невероятное количество приключений и открытий. Наверное, поэтому его вилка реже всего ударяется о бока миски, а всё остывает до того, как он успевает протянуть первую ложку ко рту.

Такие бестолковые и немного пустые беседы о минувшем дне сближают, делают их со стороны почти идеальной американской семьёй, в которой беззаботные родители нянчат своих сыновей и подкалывают в их тарелки брокколи и картошку. Финеас рад, что благодаря новой пассии отца он начал уделять больше времени и ему, выкраивает из плотного графика пару часов, чтобы побыть с ними. Больше подростку и не надо.

Единственный, близкому знакомству с кем Финеас не был рад - это Ник. Всю свою сознательную жизнь он мечтал о брате, с которым сможет влезать в авантюры, строить форты из подушек и одеял, играть в разбойников, вместе сбивать коленки и делиться впечатлением о захватывающей только что прочитанной книге, но ему достался самый невыносимый зануда, который всем своим видом показывал, что считает себя лучше какой-то деревенщины, высмеивал веснушки на носу Рида и отказывался выходить на улицу играть с другими детьми без веской на то причины, будто Николас уже родился тридцатилетним стариком, познавшим всю тяжесть жизни. Но по одной ему понятной логике от Фина он не отходил ни на шаг, вынудил его неизменную напарницу по лабораторным занятиям Соню искать себе нового партнёра, заняв её место, и подсаживался к нему за столик во время ланча. Не то чтобы одноклассники выстраивались в очередь, чтобы разделить приём пищи с болтливым гиком, рот которого не затыкается даже сэндвичем, но от такой компании по телу бежали мурашки и пропадал всякий аппетит.

При учителях и матери Ник само очарование, ангел во плоти, но стоит им остаться наедине и цепкие пальцы сжимают его острую коленку, впиваясь ногтями в кожу и оставляя следы-полумесяцы. Словно он его собственность. Вещь. Собачонка, на шее которой сверкает кожаный поводок. Каждый раз спрашивая «куда ты?» Ник ждёт развернутого ответа, а на спине от его требовательного голоса проступает ледяной пот. Хочется спрятаться под камень как испуганная ящерица и не высовываться, мальчишка автоматически вытягивается, расправляя плечи, и бормочет бессвязно, боясь снова разозлить его.

От мысли, что этот человек спит в смежной комнате всего лишь через стену от него идея повесить на дверь замок становится почти материальной. Финеас убеждает себя, что это никакой не страх, просто осторожность, но ловит себя на том, что неосознанно жмурится, когда Николас слишком резко хватает нож и тянется за маслом или заносит руку, чтобы убрать пушинку с его волос, потому что ждёт удара. Звонкой хлесткой пощёчины, свежего синяка, который будет сидеть на лице, но братец не глуп – он как будто наказывает его просто за что он это он, но делает это изощрённо и умело, сжимает пятерню пальцев вокруг руки там, где родители не увидят, и напоминает при каждом удобном случае, что, если только Фин попробует открыть рот, разжать зубы или хоть звук издать, очерняя его светлый образ, он выпотрошит его как чучело. Ведь нельзя заставлять Оливию и Эллиота  волноваться, правда?

Теперь его смех за ужином звучит немного нервно, потому что рука под столом не убирается с бедра, но Финеас поддерживает эту иллюзию нормальности. Радуется, когда веки начинают тяжело опускаться вниз, и спешно поднимается из-за стола, извиняясь перед отцом и сетуя, что чертовски устал и хочет спать. Николас вызывается проводить его до кровати, и раз уж видимых причин отказать Фин так быстро не успевает найти, приходится принять помощь, повиснув на плече.

Сознание отключается стоит ему опустить голову на перину подушки, даже не в силах раздеться, проваливаясь в глубокий не проглядываемый колодец. Капля за каплей, на самое дно.

Первое, что чувствует Фин, когда начинает приходить в себя – это боль в висках, тихий гул, что расползается от затылка к щекам, сводя губы. Затем пытается поднести руки к лицу и растереть глаза, в которые будто насыпали песка, но ощущает лишь впивающиеся в запястья верёвки, что тут же разрывают кожу. Прохладный воздух холодит живот, грудь, пах, и мальчишка резко открывает глаза, желая рассмотреть хоть что-то в чернильном мраке, но задыхается хрипом, оказываясь вжатым головой в матрас, чувствует тяжесть другого тела и другого человека между разведённых ног.

Липкий ужас не сразу забирается под кожу, но, когда ему наконец удаётся узнать лицо напротив хочется закричать, однако изнутри вырывается только задушенный болезненный стон и мальчишка жмурится, чувствуя, как в уголках глаз собираются слёзы, которые тут же под собственным весом катятся вниз по щекам. 

Грязно. Отвратительно. Унизительно быть обездвиженным и чувствовать, как чужой член двигается внутри. Фин пытается увернуться, лягнуть его коленом, но всё ниже пояса онемело, став одной яркой вспышкой боли. Мальчишку начинает лихорадочно трясти, он извивается, силясь стряхнуть с себя Ника как севшего на плечо паука, но в итоге причиняет себе лишь больше вреда, разрывая, чувствуя, что между ног уже липко от крови.

Конечно, как и любой мальчишка в переходном возрасте он мечтал о первом разе с какой-нибудь девчонкой, неловком, неумелом и вряд ли приятном, но и подумать не мог, что он будет с братом, к тому же что тот его изнасилует, когда этажом ниже спят их родители.

Паника. Нечеловеческий страх. Отрывочное осознание, что это происходит с ним на самом деле. Всё вместе оно заставляет сердце биться бешено в груди, ударяясь о рёбра.

«Пусть это будет мой ночной кошмар, ущипните меня, я хочу проснуться под одеялом в своей кровати и…»

Очередной резкий толчок внутри обрывает мысль и вышибает из его лёгких последний воздух, Финеас выгибается дугой и жалобно скулит, умоляя пощадить его, пытается укусить пальцы, что зажимают рот, но в итоге прокусывает самому себе губу. Перед глазами его искривлённое злостью лицом, которую Финеас не заслужил, даже не может отвернуться, чтобы не смотреть на него.

Глупый-глупый маленький Фин.

Если бы малыш Фин мог, он бы закрыл лицо руками и постыдно разрыдался, задыхаясь всхлипами. Но увы, ему остаётся только жмуриться, чтобы не видеть такое ненавистное лицо прямо перед собой, застыть как неподвижная статуя, чтобы не сделать ещё хуже в первую очередь самому себе, и умолять всех известных ему богов послать спасение, будь то неясно откуда набежавшие тучи и ударившая в крышу дома молния, что разожжёт пожар, выкуривая их как крыс из нор, или внезапно поднявшийся порыв ветра, который откроет настежь ставни, впуская в комнату холодный воздух и стряхивая с него брата как назойливую букашку.

Никогда ни в кого не верящий, преданный только своим убеждениям и чистой науке, в которой есть доказательства всего, о чём она говорит с уверенностью, сейчас Рид был готов принять в своё сердце Бога, всех его святых и каждое воскресенье ходить в церковь, если это поможет сбежать. Но высшие силы глухи к мольбам мальчишки, который в этот самый момент унижается и становится униженным, плачет, чувствуя соль под пальцами, которая попадает на губы. Его дыхание обжигает лицо, щекочет ухо, просачиваясь ядом за барабанные перепонки и отравляя и без того искалеченное сознание.

Теперь ему кажется, что Финеас всегда знал, что он опасен, безумен, покалечит его, просто закрывал за это глаза и делал вид, что всё в порядке. Убеждал себя, что этот страх иррационален, когда запирал дверь и отворачивался лицом к стене, шарахаясь каждого звука, едва различимого скрипа на коридоре позади или шороха этажом ниже.

Ненависть – это то, из чего состоит Ник целиком от макушки до кончиков пальцев, это чувствуется в каждом его движении, рывке, том, с какой ожесточённостью он двигается внутри и разрывает его, не заботясь о том что на любимой простыни с эмблемой Бетмена останутся пятна крови, а разводы перепачкают его бёдра изнутри.

Мальчишка жмурится и выгибается всем телом, кричит надрывно, выламывая локтевые суставы, когда чувствует мнимую свободу. Она даёт сделать вдох, но какой в этом прок, если горло разрывает криком, который никто не услышит? Если брат смог провернуть это всё, то наверняка он побеспокоился о том, чтобы родители спали крепко и не стали свидетелями его грязных фантазий, воплотившихся в жизнь, не смогли подсмотреть в замочную скважину как он насилует Фина, пока тот задыхается плачем, вытягивает шею, на которой проступает ошейник из синяков от его пальцев, сходит с ума от боли, к которой не привык, ведь никогда прежде не испытывал ничего подобного. Отец никогда даже не поднимал на сына руку, ведь тот ему не давал повода, был послушен, самостоятельный и принимал слишком взрослые решения для пятнадцатилетнего.

Николас же ненавидел его за то, что он это он или по какой-то одной ему известной причине, произнести которую вслух старший не считает нужным. Да и нужно ли, когда решение для себя он уже принял и даже устроил своё возмездие?

Всё его тело – один воспалённый очаг из ощущений, сводящихся к скупой боли, что разъедает снаружи и внутри.

- Х-хватит… - выжимает из себя по буквам, опадая безвольно спиной на матрас, не чувствуя в ослабшем теле ни капли сил сопротивляться, не узнаёт собственный сломанный голос, в котором не осталось ничего человеческого – только жалость, - Пожалуйста, Ник, - сдавленный булькающий хрип, будто слёзы наполнили и его горло до краёв.

Мокрые дорожки не переставая бегут по щекам, капли падают с подбородка на грудь. Его имя кажется горьким ядом, от которого хочется промыть рот с мылом, но может быть хотя бы так получится докричаться до его сознания. Фин уже не надеется понять, чем заслужил такое отношение к себе, просто мечтает, чтобы это закончилось как можно быстрее, поэтому покорно лежит под ним, уже даже не пытаясь сопротивляться, выуживает из головы какой-то глупый факт из документального фильма про животных, который гласил, что хищник быстро теряет интерес к жертве, когда та обездвижена и полностью парализована смертью. Острые клыки льва перестают вгрызаться в бока антилопы и слизывать железистую кровь языком, когда та испускает свой последний вдох.

Он и есть та глупая антилопа, которая не избежала участи угодить в капкан острых когтей, слишком доверилась льву, на которого смотрела на водопое как на своего друга, лишь желающего утолить жажду как и она сама. 

Финеаса колотит в истерике, скупой и немой. Звуки больше не рвутся из его натёртого криками горла, а застывают в груди, оседая на голосовых связках, он трясётся под ним, втягивает голову в плечи от ужаса и отворачивается, целует, если Ник этого хочет, но только потому что боится разозлить его ещё больше. Уже не чувствует даже разрывающей боли между ног, потому что всё тело онемело, но знает, что она обязательно вернётся утром и станет причиной постыдного и унизительного разговора, очередной порции вранья, глотая которое он будет говорить, что не пойдёт в школу потому что просто заболел и не стоит за него переживать.

- Я… Я больше не буду, Ник, не буду. Пожалуйста, - Фин не имеет ни малейшего понятия что обещает и на что соглашается, не может вспомнить случая, когда бы они с Ником заключали какой-либо договор или соглашались на условность, но готов сказать что угодно, лишь бы эта пытка прекратилась, лишь бы брат слез с него и желательно больше никогда не пытался оказаться в его кровати за капканом запертой двери. Поднимает трусливо белый флаг безоружности, принимает своё поражение и соглашается на безоговорочную капитуляцию, лишь бы поскорее наступило утро, привычное и спокойное, с запахом блинчиков на первом этаже, взбитыми сливками и Оливией, которая легко растреплет его непослушные кучерявые волосы, поцелует в макушку как настоящая мать, которой у Рида никогда не было, и вручит бумажный пакет с сбойкой на ланч.

Вся иллюзия идеальной семьи рушится на глазах, обсыпается хрустальной крошкой на пол, как если бы засранец и пройдоха разбил любимое зеркало и то разломалось на мелкие осколки, падая прямо под ноги.

В комнате не осталось Финеаса, больше нет того живого мальчишки с задорной улыбкой и живым бегающим взглядом, который был готов протянуть Николасу руку помощи, поспособствовать стать частью класса и даже его компании, хотел с гордостью называть его братом, о котором всегда мечтал. Пустая оболочка с заплаканными глазами и мокрыми от слёз щеками, что градом катятся вниз без остановки, а глотка то и дело сокращается под судорожными всхлипами, грудь то и дело подпрыгивает вверх, пытаясь сделать сиплый вдох. Не осталось боли, его жалкий и не способный ничего изменить скулёж становится громче только когда Рид опускает взгляд вниз вдоль живота и своими глазами видит то, что не мог представить даже в самом страшном сне. Его насилует человек, всё это время живший в соседней комнате, как дикий зверь притаившийся поблизости и ждущий подходящего момента для прыжка.

Фин знал, что он опасен, не мог спорить с тем, что от идеи стать с Ником другом он отказался слишком быстро, начав его воспринимать как ещё один повод для раздражения, но не более того, и лишь при родителях сохранял показательную вежливость, не догадывался, как опасно для него это соседство.

Его поцелуй, такой искусственный и ненастоящий, режет щеку, но сил уклоняться не осталось, мальчишка пытается втянуть голову в плечи, жмурится, втягивает душный воздух через нос, чувствуя, что это показательное безразличие разорвёт края раны в сердце Николаса ещё больше, чем всё, что он сделал этой ночью в усладу своему эго, алчному желанию обладать им единолично и ни с кем не делить внимание Финеаса.

Между бёдер становится отвратительно липко и мокро. Никогда не заинтересованный в физическом контакте с кем-то Фин ощущает себя жвачкой, которую смяли зубами и вскоре выбросят в мусорное ведро. Отвращение к себе и собственной жалости подкатывает тошнотой к горлу, юноша отчаянно дёргается на постели, рвёт руки, сдирая кожу на запястьях о верёвки до мяса, хрипит вновь пробившимся голосом, захлёбываясь слезами: - Отпусти меня, Ник, прошу!

Ещё немного и его вырвет прямо на белоснежную наволочку, от которой омерзительно пахнет ополаскивателем для одежды с лавандой. Испытать ещё более постыдное унижение будет просто невозможно. Его внутренности как будто сбросили в одну бочку и перемешали, а теперь они хотели вылезти наружу, медленно загнивали внутри, отравляя собой вскипевшую кровь.

Параноидальный страх, уже давно сидевший в груди, стал густой как смола. Ещё немного, и сопляк выкрутит себе руки, вывихнет суставы или вовсе сломает их, лишь бы иметь возможность дать отпор, оттолкнуть от себя брата, стряхнуть тяжесть обнажённого тела, красоту которого не в состоянии оценить, оказавшись придавленный им к скрипучему матрасу. В комнате отвратительно воняет сексом, страх течёт в жилах, а голова раскалывается из-за безостановочного плача. Глаза щиплет, хочется прижаться к подушке щекой, вытирая солёные дорожки, от которых щиплет свежие ссадины ногтей, а ещё лучше запереться в душевой кабинке и свернуться калачиком на холодной плитке, но без разрешения Ника Фин даже не встанет с кровати. Уж точно не до тех пор, пока чёртов социопат не сжалится на ним и не снимет путы, что держат крепко связанные над головой руки вместе и тянутся к резному изголовью.

Страшно, что даже дав ему эту желанную свободу, Николас продолжит следовать за ним по пятам, контролируя каждое движение, рваный жест, лично проследит, чтобы братишка смыл всю кровь с бёдер и холодная вода унесла её в канализационный сток.

Страшно, что теперь слово «свобода» совсем не для Финеаса и забыть он о ней может навсегда. Только едкий ужас продолжит впиваться в кожу иглами, наказывая его за то, кто он есть – душевный, светлый и располагающий к себе мальчишка, чьё внимание хочется завоевать.