Агата с самого раннего утра поехала в рощу. Там росли молодые березки, которые травница заприметила в одно из своих «ночных видений». А, когда с утра пошла проверять и убедилась в правдивости сновидений, Таллиди получила еще одно подтверждение своей избранности Природой.
Самые лучшие почки – это те, которые вот-вот распустятся. Они уже напитались жизненным соком – такие Агата и срезала для целебных настоев. Она ходила между деревьями, пока не нашла молоденький дубок. Она бы его вырыла, да привезла себе на участок – зачем он здесь, в березовой роще? Наверняка забывчивая белка оставила желудь, да и забыла про него. Агата собрала немного молодой коры и, задумавшись, посмотрела на деревце.
- Что скажешь? – Спросила она у Тэ̀ссеры, малышки Тэсси, аккуратно постриженной белоснежной собачки, оставшейся охранять велосипед. – Нужен нам новый друг?
Собака была больше заинтересована проползающим жуком – усатым и толстым, как господин Хаксли, который заказывал у Агаты какой месяц подряд мочегонные сборы.
- Ладно, дружочек, - Агата погладила пальцами поврежденный участок коры и почувствовала, с какими готовностью и теплом отзывается ей дуб. – Я вернусь за тобой завтра, хорошо? Ты только не уходи.
Таллиди наклонилась и поцеловала ствол. Фрейд и его сообщники наверняка бы рассмотрели в этом сексуальный подтекст, но в Бангоре – если не во всем штате – не было более безразличной к сексу персоны, чем Агата Таллиди.
Она походила еще, подбирая опавшие веточки, и не заметила, как дошла до перелеска. Агата очень расстроилась, когда увидела «здесь был Дж», «А+Ф» и «Том пидор» на нескольких деревьях. Травница посмотрела на свои руки и прижала их к поврежденным кленам, тоже молодым. Это казалось таким странным в подобном месте, как Бангор. Здесь даже беременные женщины казались странностью – будто и воздух, и земли не располагали ни к чему новому, тем более к новой жизни. Но, если беременные вызывали у Агаты непонятные ей чувства брезгливости и тревожности, то лесной молодняк чувства умиления и радости.
- Бедняжка… - Прошептала Агата, поглаживая щербатые буквы. Наверное таким же голосом, откуда Агате знать, матери разговаривают с любимыми детьми, когда те лежат в больницах. – Мелкие ублюдки.
Таллиди не хотела отсюда уходить. Она чувствовала, как отсюда ее не выпускают, как не хотят деревья, чтобы она уходила. И она осталась. Расстелила старый плед и, подозвав собаку, вытащила для нее угощение из кармана, спрятанного в складках платья. Тэссера заходила кругами и после команды села, высунув язык. Она дала лапу, вторую, покрутилась, гавкнула, легла на один бок, на второй, снова дала лапу – и только после этого получила заветный кусок вареной индейки. Собачка легла в ногах хозяйки, пока та крутила и раскуривала косяк. Если ее и пробьет на еду, то ощутимо позже – но и тогда Агата будет во всеоружии. Она никогда не выходила из дома – если не считать снохождений – без чего-то съестного. Кто знает, кто попадется на дороге, кого можно угостить пирогом или домашним печеньем.
Агата сидела, прислонившись спиной и затылком к стволу, и рисовала в маленьком блокноте дремлющую Тэсси. Собака спала на подоле расшитого в ромашку платья, и периодически, когда на него садилась божья коровка или мошка, дергала ухом. Насекомые никогда не жалили Агату. Ни комары, ни муравьи, ни пчелы, а животные не нападали. Она бы даже не испугалась встречи с медведем гризли. Но люди ей не нравились. Вот они ее пугали.
Агата принесла на ярмарку несколько банок домашнего джема – лимонного, по греческому рецепту – травяные сборы, самые свежие, душистые. Но, вероятно, Таллиди не до конца понимала что это за мероприятие. Обычный тихий, мертвенно-бледный город, на ярмарке обливался красками и огнями, как сыпучими красками холи. И никому не было дела до джема и трав. Хотя, казалось бы. Там было шумно и людно, поэтому Агата быстро ушла. На нее налетела и чуть не сбила с ног толпа подростков, а во главе был сын одной из покупательниц Таллиди. От них пахло дешевым пивом и сигаретами – и ничто из этого не напоминало природный запах. Дети пахли химией и заводами – Агата желала провести им там всю жизнь и подохнуть где-нибудь под целлюлозным прессом, сунуть голову под расплавленное железо или прилечь под газетное лезвие. Причем, к подросткам, как к классу, гречанка не испытывала никакой агрессии, только легкое раздражение. Но ей как-то сказали, что в роду у нее были скандинавские викинги – и Агата допускала, что это правда. Когда в зону ее личного пространства, ее личный комфорт нарушились химозной дрянью, в травнице просыпался берсерк. Как и тогда, на ярмарке. Агате пришлось прикладывать усилия, чтобы не дать по сквернословящим губам подростку, чтобы не отвесить подзатыльника, чтобы не… что угодно. Вариантов было много и каждый прекрасный, но ни один не пришел в исполнение. Агата просто выбросила испачканное пивом платье – к такому она даже прикасаться не хочет.
И Агата бы осталась. Там были лошади. Она давно их не видела, давно не разговаривала с ними. Да и приехавшие цыгане казались… интересными. Таллиди знала, что у этого народа богатейшая история и большое количество наркотических практик. Может, это открыло бы для Агаты новую ступень – чего угодно, лишь бы нового.
- Ты чего? – Встрепенулась задумавшаяся Таллиди, глядя на собаку. Та вскочила и принялась принюхиваться. – Что сучилось, Тэсси? Что? Что там?
Тэссера зарычала, уставившись в одну точку.
Агата, обняв белую березку, пыталась рассмотреть что же потревожила ее подругу, но ничего не видела. Хозяйка пыталась успокоить маленькую собаку, гладила ее, пыталась взять на руки, но ничего не помогало. Тэссера крепко стояла на ногах и рычала, не отводя взгляда и практически не моргая.
Это было что-то темное. Темное и недоброе. Ветви зашелестели, а редкая трава пригнулась к земле, словно на нее кто-то встал. Агата насильно прижала к себе собаку и зажала ей, гавкающей дуре, пасть.
- Тихо! – Шикнула на собачку Агата. – Не шуми.
Когда она посмотрела туда, откуда даже она почувствовала угрозу, место было пустым. Ей показалось. Мало ли кто ходит… не показалось. Ни черта не показалось.
Агата уже выезжала на дорогу, когда увидела мчащуюся машину, а потом услышала визг тормозов. Она прибавила ходу, а, завидев фургон, собиралась вовсе бросить велосипед и побежать – не случилось ли чего с водителем.  Она сначала подумала, что произошла авария, а один из участников происшествия, скрылся. Но, увидев, что из фургона выходят двое – целых и невредимых – Агата спесь поубавила.
У одного что-то появилось в руках. Тэсси снова  попыталась гавкнуть, но в наморднике это было сделать непросто. Ей оставалось только рычать или скулить. Это… животное? Что-то большое. Может, ребенок?
Агата остановилась, оставила собаку в корзинке и подошла к цыгану.
- Здравствуйте. – Кивнула она  и протянула руку. – Агата Таллиди. У вас все в порядке?
И она увидела. Чудовище. Не человек. Не животное. Что-то среднее, что-то между. Это болезнь. Это – неприродное. Это – уродство.
Агате не казалось уместным, задавать дежурный вопрос типа «ой, что это?». Вряд ли бы незнакомец ответил ей что-то внятное. Наверняка он тоже не знал. Или…
- Вы, - Агата последний раз посмотрела на труп, и, сглотнув резко ставшей вязкой слюну, посмотрела на мужчину, - в порядке? Дать воды?

Рамон с недоумением взглянул на незнакомку, но все же неохотно пожал протянутую руку. И как она только умудрилась подкрасться незаметно? Или это он сам слишком увлекся беседами с трупом?
- Рамон, - он покосился в сторону своего спутника. - А вон того типа в фургоне зовут Манар.
- Агата Таллиди. – Кивнула женщина. От мужчин пахло соляркой и пылью, сигаретами и немного гарью. Откуда бы она могла взяться? Впрочем, Агата давно привыкла к тому, что ее нос, незагаженный выхлопами и химозными духами, слышит куда больше запахов, нежели обычный.
- Все в порядке. Это... животное, - слегка поморщился цыган, - внезапно очутилось на дороге и угодило под колеса. Мы решили не оставлять его на обочине.
Это не животное. Он врет. Он знает что-то. Что-то знает и молчит. Он врет. Врет.
Гречанка проигнорировала мужчину в фургоне. Он ей не нравился больше, чем цыган. От того, первого, пахло гарью больше. И сигаретами. Когда он протянул пригласительный, травница замотала головой и потрясла кистью, словно отбрехиваясь от назойливого консультанта – Манар протянул ей тогда что-то.
Агата вновь посмотрела на тело. Самое жуткое – для себя – она видела в своих снах, и ужасы реальности мало пугали и вообще производили слабое впечатление. Но в этот раз было не просто… другое. Она смотрела на человека, будто на подсознательном, животном уровне вычленяла свой вид.
- Это не животное. – Агата нахмурила густые брови.
Сделав шаг вперед, она тут же отступила и прикрыла рот ладонью. Это была дочурка… чья-то там дочурка. Но провалиться Агате на месте – она ее знала. Маленький кулон из латуни – он почернел и, кажется, запузырился – практически слился с изуродованной плотью. Агата подарила его девочке, когда та вызвалась помогать ей в огороде.
Он соврал. Он знает, он все знает. Он – всего лишь человек, не спрячет перед Природой свою суть. Лжец, лжец. Лжец! Посмотри в его глаза. Таллиди подняла взгляд на Рамона.
- Я знаю, как это прозвучит, сэр, - Агате нравился британский вариант обращения, - но я знаю, кто это. Неподалеку живут ее родители. Это девочка. Салли… или Сара. Или Сэнди. В общем… я направлялась туда же, но…
Агата брезгливо передернула плечами. Что-то осквернило самое священное, что осталось в этом протухшем мирке – юную деву, свежую и пока непрочную. Надругательство.
- Мне надо туда. – Уверенно сказала Агата. – Я не знаю, куда деть мою собаку… о, черт.  – Она потерла лоб и обратилась к Манару, - сэр, Вы не довезете меня?

Отредактировано Agatha Thallidi (2021-04-24 04:02:36)

Шутки? Кто говорит о шутках? Он лжет. Все понимает и лжет.
- Тэсси, ко мне.
Агата посадила в машину собаку и, кое-как запихнув велосипед, села рядом с Манаром. Стоило Таллиди встретиться с ним взглядом, как в горле пересохло - но это не был страх или возбуждение. Такое случалось только один раз, когда при Агате открывал двери между мирами Папа Легба - тогда стало тяжело глотать, на губах появился привкус рома и сырого мяса, а в ноздри словно набили пух. Сидя в машине Агата слышала далекую, глухую речь - словно кто-то снаружи пытался учить иностранный язык со старого плеера. Иврит? Арабский? Агата не знала ни один из этих языков, но могла с уверенностью заявить - это чужой язык. Таллиди вдохнула - теплый, пряный воздух, в котором чувствовались примеси специй, грубой травы и кислого пота.
Кто это? Узнай. Узнай, кто это. Не человек. Он не должен врать. Он знает, что ты права. Он знает, что ты знаешь. Он знает что ты знаешь, что он знает что ты знаешь.
Внешне Манар походил на знакомого Агаты. Тот был... иранцем? Они познакомились в Канаде, предположительно иранец держал крошечный рыбный ресторанчик близ Флев Сен-Лоран. Но тот - предположительно! - иранец был сухим и пресным, от него пахло пылью нечистот, а не пылью благородной старины. Ею пахло от Манара. И это было странно. Агата чувствовала себя неуютно.
- Я могу закурить? - Спросила она у Рамона и, с трудом дождавшись разрешения, затянулась самокруткой. Лакричная бумага, которую она использовала, подчеркнула ассоциацию с далекой песчано-пряной страной. Агата не смотрела на Манара, но чувствовала жар, исходящий от него назойливо и неотвратимо. Отвратительно. Боковым зрением Таллиди увидела - ей просто показалось! - как над рукой, что будто специально мужчина положил на освещаемое солнцем место, задрожал воздух. Как в пустыне, в трещинах между вековыми песками.
Узнай, что перед тобой. Узнай, узнай, узнай...
Тэссеру незнакомцы больше не смущали и она спокойно лежала в ногах травницы. Но, чем ближе приближался фургон, тем беспокойнее себя вела собачка.
- Тише! - Даже пришлось шикнуть Агате. - Ты позоришь меня!
Когда гречанка вылезла из фургона, она тут же пожалела об этом. Вокруг было мертвенно тихо и неуютно. Появилось ощущение, что в дорогой книге-раскраске попалась пустая, мятая газетная страница. Агате очень не хотелось здесь находиться. Она чувствовала себя католичкой, которая вынужденно зашла в мечеть или синагогу - чувствовала всю неправильность, граничащую с интимным предательством святыни.
- Здесь мерзко. - Только и сказала женщина, неохотно делая шаг по мертвой земле.
Не мертвой, а отравленной.
Чуть поодаль за сломанной решеткой вольера лежали телячьи туши. Изуродованные, словно после нападения диких зверей. Агата видела в здешних лесах и волков, и медведей, даже могла бы поверить в то, что больной зверь задрал скотину, но... конечно, нет. Умершие недавно несчастные коровы были выпотрошены, а местами черно-бурые от крови кости были раскрошены. Это было совсем не похоже на хищника, даже на крупного - хотя бы потому, что вокруг не было следов лап. Но были рыхлые, мокрые борозды, словно что-то куда-то тащили.
Агата положила руку на холодный круп и вытерла слезу. Женщина прошла по всем коровам и каждой закрыла глаза.
- Зачем вы сюда ехали? Вы ведь знали, что найдете нечто похожее. Не верю, что нет. Что вам нужно?! Что вам... что вам здесь нужно?
Целительница расправила плечи и чуть наклонила голову, будто готовилась защищать дохлый скот позади себя.

Манар застыл лицом к семейному портрету, будто разглядывал растры пяти тусклых зубастых улыбок. Он щупал потолок и стены, с трудом пробирался между волосатых лапок по шерховатой бумаге, по бетону и деревянным балкам, просачивался сквозь облака пыли и шарики крысиного помета, нырял под крошки, шерсть, ворс, песчинки, принесенные с заднего двора на лестницу. Он видел толчки настороженного сердца Рамона, молодого и крепкого, словно сплетенного из сухожилий. Нежное сердце поменьше - Агаты - трепетало от шорохов, воспротивившись спертому воздуху. Он обнимал искореженные проклятием тела, трогал их, иглой залезал под бугристую кожу и не видел ничего, кроме хитросплетений узлов-сосудов, еще человеческих органов и гноя в прозрачных бурлящих контурах глубоководных рыб. Как иронично. Люди что-то видели, а Манар, сам свет, был ослеплен. Его тянуло наверх.
Мэнни отвлек толчок в бок. Он пошатнулся, едва не вляпавшись стерильным носком туфли в зловонную кашу. Подхватив Рамона под локоть, Манар попытался посмотреть его глазами во тьму дверного проема и скрипучих половиц и разочаровано вздохнул с тихим стрекотом полой утробы-очага. В этом доме лишь он и мухи не поддавались страху и с взволнованным гудением витали в воздухе в поисках наживы. Для Мэнни это было похоже на божественную игру в "холодно-горячо", и его приз лежал там, где сильнее воняло смертью. Приз вопил и перебирал изогнутыми проклятьем конечностями, как таракан, прилипший спинкой к ядовитой лужице.
Рывком подняв Рамона на ноги, он шепнул ему на ухо что-то о милосердии и сострадании. Когда горячая ладонь выпустила руку парня, его пальцев коснулось что-то ледяное и твердое, с небольшой металлической петлей над выгнутой ручкой. Запертая дверь щелкнула и скрипнула, медленно раскрывая беззубую пасть.
- Проверь карманы каждого. Это не люди.
Голос Мэнни звучал чисто и тихо, будто раздавался внутри головы. Отступив в тень лестницы, он рассеялся дымом и поднялся вверх сквозь скорлупу побелки, добрался до детской и сгустился, обретая прежний фальшивый вес. Веками Манар остывал подо льдом и кувшинками, жадно сливался с пиявками и улитками, греясь об их хладнокровные тельца. Выбравшись на сушу, он дочерна выжег целый берег и пожрал лесной сухостой вместе с корнями, спящими в норах животными и одинокими духами. Неделю он был на свободе - долгую, голодную, невыносимую неделю, по сравнению с которой вечность жизни казалась семью секундами. Глядя на Рамона, он издавал зобом хищные вибрации, напоминавшие шепот сухого песка в трясущейся бутылке. Тот же рокот разнесся за спиной Агаты, бессмысленно жавшей к груди сверток с уродцем, готовым в любое мгновение отдать душу богу, черту, хоть кому-нибудь посередине.
Дым лез из-под ворота Манара, из ноздрей, губ и слезных протоков, обволакивая комнату. По его лбу и скулам пробежали белые пульсирующие молнии. Мэнни не двигался, но закипал, теряя терпение и осторожность в присутствии человека, этого комочка мяса с водой, такого же беспомощного, как цыпленок с зафиксированной на доске головой. Он смотрел Агате не в глаза, но в сам мозжечок, продавливаясь невидимым телом сквозь беззащитную плоть. Отдай, отдай, отдай его мне. Будь милосердна. Отдай. Поднеси его мне. От него не останется даже пепла.
Рыдания младенца становились громче от дрожания бережных рук. Все его тело - рана, Агата. Он умрет через день, захлебнувшись гноем. Его нельзя излечить. Не дай ему умереть просто так.
Манар не двигался, будто был сделан из камня: каждая идеально собранная складка одежды оставалась в покое. Он медленно поднял к женщине правую руку - смертоносную спицу колеса Мора, вектор оси Зла-против-Зла. В этот дом пришла чума, и он был гаруспиком, собиравшим с остатков тел дребезжащие в ужасе души. Дверь в детскую мягко захлопнулась и вросла в проем глухой стеной. Приманив Агату к себе, он расстегнул пуговицы на полом животе, переливавшемся языками пламени. В висках Агаты застучали медные барабаны, которые заглушили голоса "друзей" и полуживотные, надрывные вопли существа, инстинктивно догадавшегося, что перед ним замер хищник. Манар лукавил. Он ничего не знал о боли, но мучился голодом, как разливающаяся бесплодная пустыня. Подойди ближе, еще на шаг. Протянутая рука была теплой и мягкой. Он с шумом вдохнул выгоревший воздух, и огненное брюхо вскипело белым пульсирующим свечением. Скорее, Агата, помоги ему, освободи от проклятия.
Снизу доносились неуверенные шаги Рамона. Он не промахнется. В этом доме боги лишили выбора даже пулю. Манар шептал ему что-то, подбадривая нажать на крючок. Где-то в кладовке лопнул праздничный сервиз из тонкого хрусталя. Ифрит мягко и спокойно улыбался Агате, а пламя рвалось сквозь иллюзию смуглой кожи и облизывало выбившиеся из пеленки нитки.