Где-то на востоке чёрное ночное небо начинало совсем незаметно сизоветь, но это было самое тёмное время в сутках. Переросшая за четверть Луна уже ушла, звёзды начинали гаснуть в рассеянном свете пока ещё не ощущающегося нового дня. Три-тридцать — астрономические сумерки в Мэне начинаются в течение десяти минут. Откуда миссис Уэббер знала это как «Отче наш», если не лучше, учитывая её нерелигиозность? Ну, она жила этими знаниями и наблюдениями. Вся её магия дышала ими. Паттернами поведения мира и людей.
Она слушала, как гуляли во тьме стены, и перебирала по ним аккуратно, как по струнам арфы, следя, какой следующий вспомнят они рассказ. Они часто играли так, её старый-добрый сосед, задавшись идеей припугнуть неспящих, разбрасывал всё и заманивал в сырую свою комнату, а она — собирала, прихорашивала, и снова убирала, чтобы до рассвета все тайны снова лежали по сундукам.
По коридору второго этажа, в котором оказалось кем-то проказливым погашено освещение, ходил и играл, напевая что-то невразумительное, маленький барабанщик. Ребёнок-метис горничной-гаитянки (как их вообще занесло в Новую Англию, где среди большинства белых они выделялись в начале восьмидесятых особенно сильно?) очень любил любой цветной фольклор. Как бы назло тому, что в школе его дразнили недониггером, он постоянно распространял подстроенные под то, что видел в штате сосен и болот, страшилки, додумывал то, чего не знал — не откуда ему было знать, и заимствовал из историй, которые были в местной библиотеке доступны. Так история об индейцах, сопротивлявшихся белым захватчикам, стала историей о мстительных духах, что каждую ночь появлялись во влажных лощинах, выходили к опушкам и краю лесоповалов, и устрашали захватчиков. В фантазии ребёнка тотемные воины мешались с оборотнями, лоа с вендиго, но, для неискушённого в историях слушателя, а в публике из религиозных католических и протестантских семей таких было большинство, всё звучало логично и цельно и жутко. И вот теперь этот шёпот катился эхом под редкий пронзительный ритм от хлопков ладоней по небольшой глухой бочке.
Тот мальчик сгорел со своим классом в злополучной школе, никогда не выпустившись, не став ни барабанщиком в рок-группе, для которой написал целую песню, ни антропологом и историком, как хотели учителя, оценивая его интерес и фантазию. Но первый барабан его остался, как и многие другие любимые игрушки и предметы, и ушёл с молотка, когда безутешная мать распродавала имущество и покидала город. Он оказался здесь.
Джоан улыбнулась и, посмотрев над трепещущим огоньком свечей на своё отражение в зеркале трюмо, взяла подсвечник-блюдечко, затушив предварительно огонёк и, протягивая за собой шлейфом пахнущий натуральным воском и чем-то удушливо-сладким дым. Боковая лестница, второй этаж, и как удачно, что она носила в кармашках в рукавах своего многослойного шёлкового халата в том числе спички. Чиркнул живой огонёк в темноте, и тёмная фигура с одной стороны — миссис Уэббер — оказалась с тёмной фигурой с другой стороны.
Пение с другой стороны коридора притихло.
— Ах, мистер Баннермэн, — проворковала старуха с красивыми волнами очевидно заплетённых на ночь, но уже распустившихся крашеных каштановых кос. — Колобродствуете? Мешаете соседям спать?
Она посадила огонь на ещё не остывший фитиль и задула спичку, положив её с угольком на блюдце подсвечника.
— Света нет, наверное, опять мистер Фрост проявляет темперамент. Он очень не любит, когда мы жжём энергию в ночной час.

— Какие дети, мистер Баннермэн? — лукаво улыбнулась милая и приятная, точно пряничная, Паучиха. Она осмотрела мужчину с ног до головы, оценила тени под его глазами и строгие, низко нависающие над цепким взглядом брови и покачала головой, цокая языком. Обходя его со своей свечой и густой и скользящей по всем поверхностям тенью полукругом, приближаясь к двери, щурясь на неё подслеповало и поднося свечу к номерку даже очень близко.
— Насколько я помню, в Бангоре промышляет маньяк, у нас пустует треть отеля и совершенно точно не появляется родителей с детьми. Вы стучали в эту дверь? — она показала на неё пальцем со скруглённым ноготком, после чего нырнула правой рукой в левый рукав и извлекла потёртый тёмный старый ключ без бирки, с брелоком их дымчатого кварца естественной формы с эффектными гранями и рисунками и мутной бородой у крепящейся к железному кольцу каменной пяты. — Если память не подводит меня, этот номер на этой неделе пуст.
И она отперла дверь и показала проход мимо двери санузла в тёмную комнату, на выглядывающих одноместных кроватях в котором, пусть даже сьют был семейный и рассчитан на четверых постояльцев, не виднелось ни единой вздыбленной простыни вместо одеяла, ни одной торчащей ноги.
— А проделки мистера Фроста, нелюбовь к свету, и мои эти вольности, — она потрясла брелоком на ключе в замочной скважине, собираясь снова запереть дверь, — это просто причуды старых жильцов этого места. Хотите, я налью вам успокаивающий отвар, если вам не спится и мерещится всякое? После того, как мы дойдём до служебного помещения и включим свет на весь этаж, конечно же.

Никогда не мешай людям заблуждаться, — как мантру твердила себе Паучиха. Любая Паучиха.
— Правильно. Хотя я не то чтобы часто пользуюсь этой роскошью. Видите ли, наш новый молодой хозяин не слишком сведущ в специфике отношений постояльцев отеля и его стен, а я не спешу его просветлять, как и Торнтон, как и Фрост, любой из нас.
Они пошли сквозь тьму, и севший грудной голос ведьмы был единственным, что надёжно её отстраняло, даже свет не мог сравниться с его полнотой и силой.
— Фрост живут здесь куда дольше Комптонов, которые отстроили «Феникс» на месте бакалеи. Фрост и Комптоны были у основания этого заведения в тридцатые, если не ошибаюсь. Обратитесь к администратору или владельцу, если заинтересуетесь, а лучше в городской архив, потому что эти мужчины — редкие олухи, оба.
Она остановилась и наклонилась, поднимая за тёмно-алый ремень маленький барабан и перебрасывая его через плечо.
— Ах, вот и наш первый беглец. Вы слышали легенды о барабанщиках в лесу, мистер Баннермэн?
Они продолжали путь во тьме. Но стены шептали там, где их не касался свет. Разное, разное, разное.

— Да-а, гуляют, — она странно хихикнула.
Чьи-то мёртвые, и иногда даже давно мёртвые дети гуляют в стенах отеля, который крадёт кусочки их жизней и снов для себя. Паучиха собирает их с аукционов и как плату за простые и мистические услуги, и многие из клиентов даже вопроса не задают, зачем ей, просто отдают. Это же мелочи. Кусочки их самых важных моментов, самых ярких снов, кусочки их душ. Люди зачастую действительно не понимают ценности всего личного, что проносят сквозь годы с собой. Она — понимает как никто, и учится у них всякий раз.
— Эту легенду сочинил один мальчик, и она почти что стала городской. Она про призраков павших индейцев, что бьют, и бьют, и бьют веками в свои барабаны из леса, из зарослей, чтобы захватчики помнили страх, — старуха повторила своей сухой рукой ритм, который звучал в коридоре до того, поразительно точно и с чувством, воспроизводя и тон, и подтон, который следовало соблюдать при рассказе.
Параллели было проследить сложно, но Клайд же мальчик был умненький. Совсем тугих и слепых дураков в Федеральное Бюро не берут.
А вот параноиков? М-гм.
Следующая история воскресала, когда первый трофей был вынут из тьмы. Новая история была историей про пару сестёр и одну куклу. Кто-то ссорился в коридоре и, несмотря на это, миссис Уэббер шла в сторону номера «202». Плаксивые голоса сначала переговаривались в полголоса, затем начали уже покрикивать. Наконец, всё во тьме сорвалось с ощутимым надрывом, и что-то пролетело над головами идущих и ударило о пол. В следующее мгновение свеча выхватила оторванную голову куклы.
— Вы верите в силу вещей и память мест, Клайд? Очень плохо, что вы проснулись здесь среди ночи. Обычно у нас крепко спят, чтобы не видеть и не слышать этого бардака, — женщина, кряхтя, наклонилась за головой Лолли Долли.

Она качнула головой.
— Да, знавала. Только он умер.
Вот так.
— Впрочем, вы можете передать комплименты умершим вместе со мной, мистер Баннермэн, — буднично заметила ведьма. — Бардак этот не для глаз постояльцев, мы специально следим за комфортными условиями сна для проживающих. Вы — исключение. Я бы сказала, изумительное исключение.
Она повертела оторванную голову куклы в руке и положила не в карман, но в рукав халата. Они подходили к маленькой каморке со швабрами, свечами и, конечно, небольшим щитом, и пламя на свече трепетало всё сильнее.
— Здравая позиция, мистер Баннермэн. Здравая, но как вы объясните все эти события, которые происходят вокруг? Гипноз? Я могу вас загипнотизировать, но меня не было в начале вашего сна, чтобы это соответствовало любой известной технике.
Джоан отворила каморку, и вот там электрический свет был. Взяв горсть толстых свечей взамен переключения вышибленных пробок, она закрыла дверь и повернула ключ и двинула не назад, но дальше, проходя мимо шахты лифта ко второй лестнице, и задувая свечу. Абрис её фигуры и освещение лица и холодных глаз резко изменились в свете всех ламп. Это была средне-высокого роста сухощавая старая женщина, не фигура с сотней щупалец по стенам и шёлковым прикосновением к любым поверхностям, не хозяйка лабиринта. Они стояли недалеко от номеров на «20-», и откуда-то тянуло сосущим холодом и сладковатым и удушливым запахом не то дурмана, не то гнили.
— У меня найдётся для вас пара историй на спокойный и сладкий сон на сегодня, Клайд, но послушайте мой совет: нет места такого надёжного и к вам доброго, как дом. Если вы чем-то не понравились этим стенам, они вам не дадут покоя, а экзорцизм — это дорого и страшно, спросите Джоуи Корлла.

Отредактировано Joan Webber (2019-08-18 23:28:40)

Паучиха, в отличие от Фроста, людям скорее симпатизировала. Они интересовали её живьём. Поэтому она понимала угрозы или выгоды их отсутствия и присутствия иначе. Поэтому то, что она почувствовала в ответ на ночные откровения невыспанного федерала, было в своём смысле настоящим сочувствием.
Для существа невыездного, старая ведьма очень хорошо понимала, как важно, чтобы земля не уходила из-под ног, чтобы было особое место, где всё с закрытыми глазами знакомо и удобно.
— Значит, вам его ещё предстоит найти. Не сегодня, быть может, но позже.
И они прошли мимо закутка с комнатой Фроста, и поднялись на другой этаж. Коридор позади, казалось, урчал в неудовольствии, но свет не погас, зажжённый не венчанной титулами, но полноправной леди этого замка.
На третьем этаже он тоже горел, но помигивал нервно, когда они проходили под ним.
— Люди наделяют то, во что верят, поразительной силой. Как государственные институты, так и страхи своего детства. Кажется, мы уже говорили об этом? Подержите свечи.
Джоан Уэббер усмехнулась. Они подошли к двери её углового номера, и ключ с камнем опять мелькнул в её руке. В этот раз его рисунок был куда проще и меньше похож на универсальную отмычку для всех модификаций замков на местных дверях. А, может, там, внизу, это всё была игра неверного огня.
Изнутри супружеский сьют был похож на обжитые апартаменты в любом городском доме. Дверь в дополнительную комнату была закрыта, у окна стоял манекен с заколотыми булавками намётанными аппликациями на лифте платья и складками юбки. По креслам лежали портняжные метры и отрезы ткани и рюшей и нити пайеток, на кровати — две кошки, белая с чёрными носками, носом, ушами и хвостом, и чёрная, с носками, медальоном на груди и поцелуем в губы. Спали как Инь и Янь.
Миссис Уэббер показала гостю путь в комнату, роясь в шкафу. У неё было всё: и небольшой сервиз чашек, и чайник, заварный и электрический.
— У вас нет проблем с присутствием животных? У меня есть аптечка с таблетками, — она задавала вопрос не в первый раз.
Освещения под потолком, кстати, в комнате не было, только торшер у кровати, светильники на стене, и связки свечей на антикварном трюмо, и все, если бы хозяйка их зажгла, всё равно бросали от любого её движения густые тени, а сейчас горел только торшер, и то, что он не освещал содержимое шкафа, кажется, эксцентричную старую женщину в халате цвета светлеющего понемногу неба, не смущало.

С электричеством в «Фениксе», вопреки жалобам Сейнсбери и других обывателей, не было. Были проблемы со светом в его более поэтичном понимании. Обитатели этих стен, в отличие от гостей и номинальных хозяев, его не любили и даже боялись. Что же до проводки, то её с годами не тронула ни одна чума проводки в строениях, особенно с деревянными перекрытиями, как изначально был отстроен отель. Наоборот, даже изоляция их не рассталась и лоснилась, как живая шкура, о чём при каждой следующей проверке сообщал всё новый и новый электрик. Казалось, вот-вот, и с такими жилами стены начнут двигаться и душить в своих объятиях жильцов как руки. По крайней мере, по ночам, когда нет-нет, а гаснет свет.
— Очаровательно! Вообще, нельзя, но на территории отеля всегда жило много крысоловок. Когда последний раз их пытались убрать, из старого погреба набежала полчище крыс.
Женщина повернула голову и лукаво глянула на гостя. В свете электричества не только она казалась меньше и бесхитростней, вот он здесь, обычный невыспавшийся большой мальчик.
— Говорят, те крысы были размером с енота каждая, — глупо хихикнула старушка, как девочка. — Выдумывают.
С енота — всё же перебор.
— Кис-кис и Брысь. Это служебные, не домашние кошки, Клайд. Они на клички не отзываются. Я для них просто постоянный движущийся предмет обстановки, готовый почесать за ухом и постоянно ставящий угощение. Если бы я была им хозяйкой, они бы приносили мне свою добычу.
Они приносили, но не ей и не сюда, а вниз. Кошки щедро делились со своим настоящим другом, как люди клали жертвы на алтарь, чтобы задобрить божество плодородия. Поэтому они были здоровы и сыты, когда другие уличные коты дохли от паразитов, драк, собак, зимних заморозков и автомобилей. Кошки были в отеле тоже полноправные жильцы.
— Садитесь, пожалуйста. У меня здесь рабочий бардак, когда я не жду гостей, но он быстро убирается.
Двумя стремительными движениями сухая женщина перенесла манекен к закрытой двери во вторую комнату, перекинула на него ткань и метры, и приставила к трюмо. Пришло время зажигать огоньки и греть воду. Чаи её пахлм куда сложнее и интереснее, чем затрапезный Эрл грей или Дарджилинг. Они пахли и морем, и болотом, и хвоей повсеместных в штате сосен хвойных лесов. Были и какие-то неизвестные и далёкие в этих тряпичных мешочках, которые она перебирала, запахи.
— Итак. Может, есть что-то, чем и вам охота поделиться, мистер Баннермен? Выбирайте, — она указала на выложенные лепестками вкруг заварника мешочки. Они были подписаны маркером узорными сокращениями слов, но этот шифр было почти невозможно разобрать.
— И, если вас не устраивает посвещать в свои дела незнакомца, я могу раскинуть для вас карты, сказать, что могут они значить, а вы сама решите, использовать ли их как пищу для вашего неспокойного ума.

Когда-то миссис Уэббер умела не только говорить. Она ещё и в постель умела залезать к мужчинам самой разной половой или интеллектуальной ориентации. Пока они не стали сами к ней приходить. Однажды, однажды
— Чай. Травяной или смесь. Северные травы, хоть и горьки, куда лучше подходят нуждам северных людей.
Она улыбалась как сфинкс и говорила загадками, и это было уже профессионально.
— Нет, Клайд. Меня не особо интересует, что там у вас в голове, я всё равно увижу итог этой истории, сейчас, или через месяц, — женщина рассыпала в сполоснутую горячей водой посуду заварку, после чего её залила. Её руки сновали туда-сюда, она обмакивала свои влажные или запаренные пальцы прямо о рукава, но на них волшебным образом не оставалось следов или жирного блеска.
— В первую очередь гадания помогают вам разобраться с мыслями, что уже терзают вас изнутри. Я могу даже не вникать в ваши обстоятельства и не давать специфические трактовки, если вы знаете Таро сами. Просто моя колода — моей руке её и метать.
Она изящно налила из чайничка распустившийся букет пряного чая, в котором на самом деле плавали кусочки засушенного красно-оранжевого перца чили, и достала деревянный футляр, из которого извлекла точно замасленные временем и пожелтевшие карты. Рисунок на них был совершенно точно ручной, и они сменили немало рук до миссис Уэббер. Каждая карта, даже номерные из малых арканов, казалась со своим характером, живой. Женщина помешала их изящно и текуче, будто карты не трескались от старости, а были новые и пластиковые и готовы для фокусов, сев в деревянное кресло с тонкой мягкой обивкой их у окна, и разложила в классический крест.
— Знаете, как это выходит с любыми не очень точными прогнозами? Вечерний клуб интерпретаций: ваш мозг сам найдёт ответы, которые ищет. Или ошибётся, приняв за действительное желаемое, но таковы уж люди.
Она положила руку на центральную карту рубашкой вверх, и отложила остальную колоду ближе к зеркалу.
— Я буду молчать отсель и впредь, пока вы не попросите объяснить, мистер Баннермен. Вам нравится ваш чай?
Джоан Уэббер не пила ещё ни капли, но, своими ногтями-лопаточками, она поддела карту и обнажила перевёрнутую башню слева.

— Отнюдь, — мягко поправила Джоан, постучав ногтем по перевёрнутом у номеру у толстого пожелтевшего узорчатого канта карты. — Перевёрнутая Башня — знак не столь дурной, но нам нужен контекст. Однажды я слушала от подруги, которая тоже интересуется эзотерикой, мнение, что если Башня — это Вавилонская башня, которая на падение обречена, то Перевёрнутая Башня по её ощущению — это Ад Данте, — ведьма провела по кругам, сходящимся внизу в огне и, за ним, в сердце бури, подчёркивая даже визуальное и тематическое сходство. — В него спускаются, чтобы подняться умудрёнными и искуплёнными, если ум путника ясен и у него найдётся хороший проводник. Это хаос, безусловно, но это может быть плодотворный хаос.
Её рука двинулась дальше открывать карты «Креста»: персонажей, обстоятельства, но миссис Уэббер не комментировала больше, второй рукой благообразно баюкая в холодной ладони чашку на манер расписных пиал ручной работы из Азии, делая глотки как украла. Наконец, всё карты лежали открытыми, и она обратила внимание на наименее известную, «неперсонажную» карту из младших арканов, пять жезлов, растопырив пальцы между ней и соседствующей. Ведь с лицами и Старшими Арканами было всё ясно, их истории носились на устах, происходили из мифологий, крутились в гороскопах. Они были как звёзды эстрады и кино, людям было легче запоминать персоналии и знакомые простейшие сюжеты и они радовались, узнавая их снова и снова, как обезьянка радуется нарисованному банану.
— Вам надо опасаться тех, кого вы думаете, что знаете, потому что вы их не знаете, — сказала гадалка. — Обдумывайте, без эмоций, но полагаясь на интуицию, каждого встречного, с которым вы некогда общались. И тогда с вами всё будет хорошо, мистер Баннермен.

— Двойка мечей. Вопреки поверию, ни одна карта Мечей — не строго-негативная карта, они всегда очень двойственны.
Сухая рука провела между лежащей у основания Башни, что находилась к ним вверх ногами, картой и двумя наискосок вниз.
— Сейчас ваш путь — это перепутье, неопределенность, где не хватает знаний и уверенности, какой курс действий выбрать. Вы откладываете момент, чтобы поступать и делать выводы. И по обе стороны персонажи, глядите-ка.
Поскольку Джоан раскладывала Кельтский крест, и карт было пять, информации могло быть больше, но на левой позиции, негативной, она запросто узнала себя, потомоу что Жрица была её картой, как и Королева Мечей, а на правой… нет, она никого не знала из жизни Клайда.
— Я вам больше не помогу, Клайд, вы либо это сами поймёте, либо обратитесь, но это может быть ошибкой, — она не видела большой потери в том, чтобы не утаивать, что видела в раскладе, к тому же, мальчик был и сам с усами. О, да, сами-с-усами… — Да вы и сами неплохи в том, чтобы достигать желаемого и добиваться от людей действий, когда её видите, что рискуете поступить опрометчиво, и не уверены, что оно того стоит.
Последней картой на столе, справа, в будущем и рекомендуемом ходе событий лежал Маг.
— Даже если обстоятельства вас поторапливают — не торопитесь и решайте всё тогда, когда понимаете, как их хотите разрешить. С чем бы вы ни имели дело. Другие люди способны немало сделать для вас и за вас, где вы, возможно, рисковали бы. Как минимум, это мы знаем точно.
Ведьма убрала руки с карт и продолжила пить чай, как птичка, ожидая, когда жилец осознает сказанное, обдумает сам, и даст свой вердикт. На столе не может быть двух игроков, даже такого пассивного, как она, когда в расклад вступал маг, и миссис Уэббер мыла готова спокойно отодвинуться со своими советами и не мешать.
— Вам понравился чай, мистер Баннермен? — наконец, спросила она, доливая себе в чашку воды.

Джоан доброжелательно улыбалась, хотя её отражение в зеркале делало это с такой отсутствующей и холодной красотой увядшей чародейки, что пересекаться с её глазами было неприятно. Гостеприимство старых и мудрых чудовищ именно таково: они охотно вознаграждают любопытствующих и смелых гостей за хоть немного шевелящий мозги диалог, но обнажают все зубы, стоит им почуять нахлебника. И миссис Уэббер, как глаза, ум, уста и руки, жрица этого древнего чудовища, играла по тем же правилам. В её силах было не обрушивать на Баннермена ужас хранящихся внутри этих стен призраков и тайн, но мягко отвратить его от этих дверей.
— Вы — законник, Клайд. И вы прекрасно понимаете, что вынуждены действовать по регламенту. И, даже если у вас появится зацепка… Маньяк живёт и охотится десятки лет, наверняка, за ним уже охотились, и он знает, как путать след или уходить. Вы можете рискнуть и поторопиться — и взять не того, спугнуть и заставить залечь на дно, уничтожив улики, или же попросту погубить себя.
Старуха, изящно миновав атласным рукавом влажные ароматные лужицы в посуде и вообще любые капли, подогрела чайник и показала на выложенные пакетики.
— Ещё из пряных у меня есть с мелиссой и имбирём, или перечной мятой, лавандой и земляникой. Тот и другой хорош для отдыха и сна, даже быстрого, — белёсые глаза скользнули на окно. Сизые сумерки уже вовсю наползали на тёмную северную часть небосвода, видную из её номера.

— Лаванда, значит. Пахнет чудесно, — но сама чуток излишне горька. Джоан заварила самодельный пакетик в заварной чайник и присела в своё кресло снова, собрав бодрыми быстрыми движениями рук в ладонь карты.
Вопросы о ней были чем-то, на что у миссис Уэббер появлялось по десятку резонных и интересных универсальных ответов каждое следующее десятилетие, а их в этом городе она уже разменяла четыре и пятое шло.
— Вам сколько? Вы из выпуска шестядисятников, верно? Да, да, жила.
Женщина не смотрела ни на него, ни через своё странное старинное зеркало на трюмо. Её руки гладили унаследованные от миссис Крэйтон карты, прежде чем заложить в деревянный футляр, а потом были заняты разливанием первой заварки, лёгкой, но очень душистой.
— Мой муж свернул шею, упав с лестницы, здесь, в 1947 году. Я была молодой бездетной вдовой родом из Луизианы, а его родственники, чьё наследство здесь мы приехали получать, никогда не жаловали меня. Миссис Крэйтон, мистер Торнтон и мистер Комптон, которые тогда управляли этим отелем, предложили мне работу. Я распродала чужое наследство, осталась здесь и, со временем, занялась тем, что у меня выходило хорошо. Вам нужна одежда, мистер Баннермен? — она посмотрела на него с мерцающим в глазах с усталыми розовыми мешками под глазами. Она говорила многое, и, при этом, ничего. И всегда возвращала ему мяч.

Она посмотрела на видный в отражении за её плечом и кроватью манекен с портняжным метром, потом на Клайда выразительно.
— Да. Я занимаюсь частным пошивом одежды. Фабричные модели в последние десятилетия стали лучше, но ничто не сидит на человеке лучше, чем одежда, сшитая специально для него, а не по усреднённым силуэтам, — она мягко улыбнулась, развеяв его замешательство.
Большим счастьем Джоан было, что она не испытывала ужасов артрита, иначе работать ей было бы значительно сложнее, а искать себе занятие ещё и по интересу, и материально продуктивное, а не интеллектуально — сложнее. И вообще она была здорова как кобыла. Вряд ли ей это удалось бы где-либо ещё.
— Отсюда прямая дорога пешком до кладбища Маунт-Плезант, — сказала, прежде чем утонуть глазами в чашке, швея. — И это последнее место, в котором я испытывала яркие сложные чувства в своей жизни.
Пусть думает, что хочет, и делает выводы, какие хочет, она не врала. В каком-то смысле, вдова из отеля действительно держалась за память о прошлой жизни, потому что с мистером Уэббером умерло двое. Вторая смерть была без тела, маленькая, тихая, безвестная. И долгое время её помнили только зеркала, даже Джоан не понимала, как она осталась в «Фениксе», зачем. Просто. Просто ей никуда не хотелось больше идти, она не видела смысла. У этого места было достаточно тайн и силы, чтобы оставить её на своей орбите, когда у неё не стало никаких личных целей.
— Вам понравился чай, мистер Баннермен?

Отредактировано Joan Webber (2019-09-14 20:58:56)

— Если горькая чашка вам не в удовольствие — не допивайте, — продолжила улыбаться, вытягиваясь всеми морщинками лица в смеющуюся маску Талии, ведьма. — А Джонатан? Он молод, в Бангоре всё ещё чужак, и не вполне понимает суть наших взаимоотношений, старожилов, персонала, всех.
Она отставила свою пустую чашку и погладила бок чайника пальцами.
— Но мне он хлопот не доставляет. Вот на бедного старика Торнтона сатанеет, но ему можно дать скидку, деду девяносто лет.
И миссис Уэббер, сама выглядевшая отнюдь не на вечные восемнадцать, скрежечуще рассмеялась.
— Вы клюёте носом, Клайд. Вам нужно ловить сон за хвост, пока он снова не сбежал, да и мне тоже. Если хотите узнать, как у нас дела с руководством и как ему нравятся мои кошки и хозяйское отношение ко всему — спросите его на днях, потому что я в этом отеле прожила жизнь и умру, не важно, сколько детей, племянников и кузенов Комптона сменится.
Она встала, чтобы убрать посуду на другой столик, где её бы утром забрали вымыть горничные, и потрепала животных за ушами, обоих.