Пыль города времен чуть ли не младенчества его родителей была уже смыта под струями душа и снова сверху, чуть приглушенная шумом воды и толщиной бетонных перекрытий, доносилась «Сицилиана» Перголези – юный сосед сверху разучил новую пьесу на радость родителям.
Всё было на своих местах. Он думал, что забудет многое из своего настоящего, но, перечитывая рукопись для Эдриана  Райта, обнаружил, что находит её, как и прежде, вполне добротной работой. Его раздражали все те же моменты, что и раньше, и причина их была все в той же свойственной Райту высокомерно-экспрессивной и презрительной манере высказываться о людях и событиях, не думая, что написанное может не просто обидеть и оскорбить, но повлечь иски и судебные тяжбы с теми,  кого Райт пожелал выставить в дурном свете.
Этвуд даже полностью просмотрел последний номер «Бангор Дэйли ньюс», чего не делал ни разу за время работы в этой газете, и привычку к чему приобрел в прошлом.

Мир, подмененный другим, вернулся на место, оставшись таким, каким Эрик его помнил и, как оказалось, любил.

Странным было лишь смотреть из окна на чернильное, с глубоким синим оттенком безлунное небо, зная, что еще вчера вечером он видел полный лунный диск,  окруженный радужным гало. Эрик уже не просто чувствовал, что за всеми этими подменами мира,  пляшущими буквами газетных заголовках, которые складывались пред его взглядом в совершенно иные слова, марионеточно-фальшивыми людьми, временами заменяющими настоящих, и бутафорскими, искусственными вещами на месте привычных и правильных, стоят  Они. Он знал это. Убежденность проросла в его сознании сама собой, заставляя быть предельно внимательным к собственным словам и притворяться, будто он не замечает, что происходит с миром, как не замечают все прочие люди. «Они» что-то сделали с мозгами прочих, даже тех, кто оставался настоящим, и не знали еще, что с Эриком проделать то же самое не получилось.
Почему – он не задумывался.  Конечно, ему хотелось рассказать об этом кому-нибудь, открыть правду, если не всем людям, то тем, кто способен будет её понять, но близких людей у него не было, друзей, с которыми можно пооткровенничать  вот так, о важном – тоже. А намеки во время разговоров за барной стойкой чаще принимались за шутки или заставляли людей, усмехаясь, просто менять тему беседы или вовсе уходить.

За несколько последних дней все встало на свои места так идеально, что Эрик как-то поймал себя на мысли, что не покидавшее его чувство, что все, с ним происходившее  являлось сном, было правильным. Сон о долгих месяцах другой жизни, навеянный мыслями о Дешаме, чтением старых газет и воспоминаниями о детстве… «Они» могли транслировать в головы людей и не такое.
Например, Шерил и не знала о том, что была частью этого «сна»,  словно бы гротескный ее образ середины XX столетия был всего лишь предчувствием их встречи.

Засыпая, он думал о том, что у него будет целое воскресенье, чтобы пересмотреть  материалы, над которыми он работал, освещая политические настроения жителей округа, а точнее  Бангора, вот только собственный интерес к кампании Клинтона угас совершенно. Этвуд даже подумал изменить своему почти брезгливому пренебрежению происходящим в этом городе и забрать себе написание статьи о мероприятиях в честь «Дня труда».

Открыть глаза  его заставил почти забытый голос из долгого сна о давнем прошлом, и чувствительный щипок за левый сосок.
Она  склонялась над ним, вылепленная из  теней – смутный силуэт, в густом мраке, и прохладные её пальцы гуляли по его груди. Он узнал этот голос, и  почти не удивился ни присутствию Джоан, ни тому, что тембр её голоса еще был чист и лишен старческих дребезжащих ноток, ни осознанию того, что он все происходит во сне.

- Раньше в таких историях ты мне не  снилась, - сонно проговорил он, дотянувшись рукой до  плеча грезы. Подушечки пальцев коснулись кожи, а по тыльной стороне его руки, дразня и тревожа, скользнул край рукава ее то ли блузки, то ли платья.
- Но мне нравится этот сон…

Они и не встречались. Это был сон. Долгий сон, фрагментами невероятно реалистичный.
Но Фредди Дешам мог оказаться живым только во сне и через этот сон подсознание Эрика пыталось примирить его с тем, что прошлого не исправить, что Фредди никогда не вернется, ни в то злосчастное лето семьдесят второго, ни в настоящее Эрика,  готового расплатиться за детскую глупость заботой о мальчишке, пока тот не вырастет.

Фредди Дешам просто исчез. Газетные статьи, которые Этвуд прочел, вероятно, тоже во сне, предупреждали о том, что так и будет. Молодая Джоан Уэббер – яркий образ, недостижимый во плоти за стеной из собственных табу – он всего лишь получил ответ на вопрос, какой могла быть хитрая ведьма из «Феникса» в юности – ведь в ее комнате не было ни одной фотографии, какие часто любят вешать на стены старухи, чтобы иметь доказательство заявления: «а в молодые годы я была красавицей».

Все было объясняемо. И от того, сколь просты оказались эти объяснения ему хотелось взвыть по-волчьи, взывая к справедливости ночного светила, но в эту ночь Луна умерла, готовясь к очередному из своих бесчисленных возрождений. Вой, не вой – не услышит.
- Ты в моей постели, куда уж серьезнее, - улыбнулся он,  чуть отодвигаясь к стене, чтобы женщина могла устроиться рядом и переместил руку, так, чтобы обнять  Джоан, - и почему радиостанция? Требования заложить душу, убить кого-нибудь, открыть миру чужой секрет тебе подходят больше.
Другой рукой он попытался отыскать предмет, тяжесть которого ощутил несколькими секундами раньше поверх тонкого покрывала, движимый естественным любопытством и ощущением, что невысказанным подсказкам снящейся гостьи нужно следовать – обнимать, когда та устраивается рядом и находить, то что предложено найти.
Пальцы его коснулись  чего-то  скругленного, нащупали тонкий рельеф, угадали, что касаются чего-то не то пластикового, не то костяного, не широкого – найденное легко было обхватить ладонью. Ощущения эти позволили представить  рукоять чего-то. А следующее прикосновение к прохладному металлу очень сократило перечень возможных предположений.
- Что это? – из его голоса исчезли ленивые, сонные нотки.

Он скорее угадал, чем рассмотрел, после того, как Джоан ловко выхватила у него добычу и уселась сверху, играя с ним в кошки-мышки, дразня, пугая, предупреждая, а может быть просто подогревая собственное возбуждение.
Скудный ночной свет, проникавший через окно, вычертил голубоватым отсветом полумесяц лезвия и  обозначил сверкнувшие не то в улыбке, не то в насмешливом оскале зубы. Её безумие, сознаваемое, как безумие пугало и заводило, разрывая кольцо уробороса, в котором бесновалось вызревавшее сумасшествие Этвуда, несознаваемое, поскольку он жил в убеждении, что меняется мир, а не его восприятие.
- Причастие? О чем ты? - он окончательно проснулся, и вместе с тем предпочитал привычно думать, что все происходящее – лишь сон, очередная причудливая греза, возможно подточенного болезнью сознания, - Но даже если и так, сейчас ты совсем не похожа на ту чопорную девицу, которую, кажется, волновало только, что подумают другие.
Это могла быть и вовсе не Джоан, а нечто или некто из старых мифов о суккубах и ламиях, проникшее к нему ночью, чтобы раздразнить, и взять какое-то обещание, расплатившись за него по правилам дочерей ночи.
- И в чем ты хочешь поклясться? – спросил он, кладя руки на её бедра, и с неудовольствием ощутил, что  те туго обтянуты тонкой тканью брюк, - что будешь приходить ко мне каждую ночь, если я приду на это кладбище? И на какое из них?

В Бангоре, как бы мал ни был этот городок, у родственников покойника имелся выбор – где именно похоронить его  прах или урну с пеплом. Эрик бывал, на трех из местных погостах хотя бы потому что дед и бабка Макалистеры  были похоронены на кладбище Маунт-Плезант, как раз том самом, что находилось за домом Райтов, а Этвуды – на католическом, одном из старейших кладбищ города. И так уж вышло, что пару последних покойников, отправившихся в свое пристанище на глубине четырех футов, он навещал на одном из относительно новых кладбищ.

В ответ на уточнение, о каком именно кладбище говорила гостья, Этвуд ограничился полувнятным междометием, выражая согласие. Ну, в самом деле – не о погостах же разговаривать с женщиной, чьи прикосновения с каждым мгновением все явственнее выражают её намерения?
- О тебе говорят, что ты ведьма, - сообщил он негромко, - чокнутая ведьма. Но меня это не смущает.

Он хотел сказать: «Смущает не это».
Он мог бы добавить «старая» ведьма из отеля.
Но сейчас её голос, глубокий, грудной, звучал чарующе молодо, а кожа под его ладонями была атласно-гладкой.
По законам реальности, он должен был бы спросить, как она попала в его квартиру, а по законам сна мог делать всё, что угодно,  ответить на поцелуй,  помогая стягивать брюки на бедра.
- Это ведь ты, Джоан?  - спросил он, когда поцелуй закончился, пробудив в нём желание.
Ночь новолуния давала слишком мало света, чтобы рассмотреть лицо гостьи, будь та земной женщиной, сновидением или существом из древних мифов, в которые, конечно, же современные. образованные люди не верят, но знают их хорошо, порой даже слишком хорошо, чтобы не искать в давних легендах новые сюжеты или образы для собственных фантазий.
- Хочу убедиться, что это ты, живая и настоящая, - выдохнул он, - включишь свет?  Выключатель у двери… А тебе ведь нужно избавиться от этих брюк…

Сновидение оказалось не слишком практичным, предпочтя полупрозрачному платью или шуршащей пышной юбке, брюки и это, словно несколько фальшивых нот в прекрасно исполняемой Ave Maria разрушило всё очарование грёзы, наполняя ее прозаической реалистичностью.

Кивнув головой в ответ на её вопрос, Эрик знал, что гостья не заметит этого, но в горле у него пересохло, и любое слово казалось сейчас неуместным.
«конечно» - отдавало высокомерием. «Разумеется» - терпко-сандаловой нотой превосходства, простое «Да» - банальным пренебрежением.

Молчание скрадывало все и казалось наилучшим вариантом.
Он вернулся или проснулся – отражение в зеркале было тем же, что вчера, и позавчера, и неделю назад.  Разве что  стрижка  стала  чуть иной,  отголосок воспоминания о ножницах внимательной дамочки  из парикмахерской напротив  фотосалона, сетовавшей на причуды клиента и не сумевшей  снять волосы на полдюйма, не исказив привычную стрижку Эрика.
За те секунды преддверия развязки секрета личности ночной гостьи, Эрика охватило почти детское, совершенно забытое чувство предощущения чуда, подарка, предвкушение скорой разгадки чужого секрета, как бывало, когда он тратил дни и недели на работу с копиями документов, интервью и копание в архивах, чтобы сложить все кусочки пазла воедино и получить возможность  ясно, доступно и без намеков и домыслов рассказать историю чужих махинаций тем более занятную, чем выше сидел чинуша, позволивший себе вольности вроде взяток в купе с глупостями вроде ошибок в налоговой декларации.

Лампочки, заточенные  в белые колоколообразные плафоны на бронзовых изогнутых рогах вспыхнули разом, залив спальню желтым светом, заставившим  Эрика на мгновение зажмуриться, но уже в следующее мгновение  смотрел на почти нагую женщину, стоявшую без какой-то особенной рисовки, но от того не менее эффектную в своей уверенной, зрелой, естественной красоте.
Это была Джоан Уэбер – память не обманула его, а её голос почти не изменился с того дня, когда он встретил её совсем юной. Но узнавая в ней ту несколько напряженную, молоденькую замужнюю ханжу образца «лето 1945», он узнавал и другую – высохшую старуху, встреча с которой повлекла за собой череду странностей, длившихся, по его субъективному самоощущению много, много недель, даже месяцев. Глаза у Джоан Уэббер ничуть не изменились.
По спине мерзким ознобом, поднимающим тончайшие волоски на коже, прошелся холодок страха, вызванного непониманием, как такое возможно. Встреча с этой женщиной в мире, который казался ему бутафорской подделкой последнего года Второй мировой войны не вызывала у него подобного ощущения, но здесь, в просто и скудно обставленной спальне, когда он точно помнил, что на календаре последнее воскресенье августа 1992 года, присутствие молодой Джоан Уэббер было не просто странным, оно вызывало пугающее ощущение бессилия перед собственным безумием, перед её реальностью, перед кровью, еще не засохшей на её руке и на его тоже – он перевел взгляд на собственную ладонь, вспоминая мимолетное скользящее прикосновение, которому не придал значения, когда их пальцы сплелись во тьме.

Когда она приблизилась, он, уже  сев на кровати, поймал её окровавленную руку своей, принимая гостью уже не как грезу или видение, а как то, чем она являлась, пусть даже он не готов был признать это сию секунд, но и протеста в его душе  реальность обнаженной Джоан Уэбер не вызывала.
- А другая? – спросил он тихо, - ты, которую я знаю здесь, в этом времени?  Что с ней теперь? И что ты… собираешься делать в это время. Сейчас ведь даже не середина пятидесятых, если ты… останешься…

Он помнил, что Джоан назвалась посланницей, но поскольку не ждал никаких посланий ни от Бога, ни от призраков прошлого, счел первостепенной задачей  понять, что может сделать для женщины, оказавшейся волей неких сил, в той же ситуации, что и он… каких то несколько дней назад, если считать по календарю 1992 года,  и год назад, если проследить длительность странного его приключения, которое просто необходимо было считать сном, чтобы не  признавать  ни собственного безумия,  если поверить в реальность случившегося, ни влияния на его жизнь чего-то сверхъестественного.
- Если ты останешься, тебе придутся многое узнать о мире. Знакомое прошлое – это проще, чем… незнакомое будущее.

В какой-то момент, он отвлекся от хода собственных мыслей, залюбовавшись очертанием ее обнаженной груди и поймал себя на совершенно естественном желании ощутить  её тяжесть  на ладони, привлечь Джоан к себе и не думать о том, сколь странно и невозможно присутствие именно такой Джоан Уэббер  здесь и сейчас

Отредактировано Eric Atwood (2019-07-29 04:06:33)

Из всех разговоров о том, как работает система (и есть ли вообще хоть какая-то система) переброски людей в прошлое - со старой Джоан Уэббер и с Шерил, Эрик понял достаточно, чтобы вывести некоторые закономерности, позволяющие пусть не контролировать и не управлять  процессом, даже не задавать конкретную дату выхода, особенно  в зонах, удаленных от отеля и большую часть времени неактивных, но вполне уверенно предполагать время, в которое откроется дверь номера 212, с погрешностью в неделю, пусть даже в месяц. Для нужд посвященных, а в том что Джоан, во всяком случае в преклонные свои годы, находится среди них, этого было достаточно.  Случайно в номер 212, быть может и попадали, но даже представляя такую вероятность, Эрик не мог допустить, что очень часто  новенький неопытный портье будет случайно отправлять  гостя именно в 212-й,  будучи, наверняка, предупрежден, что этого делать ни в коем случае нельзя.  Неслучайно,  как произошло с Шерил и с ним - запросто.  Значит, как минимум двое из обитателей отеля знали о специфике (Эрик уже готов был использовать слово "магии") номера.
Старика-администратора Эрик видел в прошлом вполне бодрым преклонных лет мужчиной, да и то мельком, а вот Джоан, та Джоан, к которой он пришел за гаданием, не веря в результативность и не видя разницы в целях карт Таро и гадании на кофейной гуще, знала уже всё - и про их встречу летним днём 1945-го, и про этот свой визит к нему, но никак не намекнула об этом,  позволив себе лишь понимающую снисходительность интонации. А вот знала ли то же самое Эта Джоан, выглядящая как его ровесница, может чуточку моложе?
- В твоем будущем, - подчеркнул он, - в этом настоящем.  Ты вполне жива, бодра и крайне язвительна, полна зрелого шарма и очень умна. Но  время проведенное здесь вовсе не обязательно один к одному соотносится с тем временем, что пройдет между днём, когда ты.. выпала в будущее и тем, когда вернешься.  Может оказаться, ты вернешься даже раньше, чем ушла.  Чисто теоретически я допускаю подобное.  На твоем месте я бы встретился с собой из будущего, но если ты не хочешь... можешь просто остаться здесь.
Он тихонько вздохнул, отказавшись разом от всех прочих вариантов, но уточнил:
- На несколько дней. А потом решишь, что делать или вернешься в отель. Уверен, тебе стоит просто попросить ключ от 212 номера.  Его либо не дают совсем, если за стойкой стоит не этот ваш... Тротсон, либо дают, не задавая ни единого вопроса.

Для себя он уже решил, что должен распутать этот клубок странностей и жутковатых чудес, связанных с номером в отеле хотя бы из профессионального любопытства, пусть даже  разгадка никогда не воплотиться в газетную статью, не станет даже местной сенсацией. Ему не поверят - и сочтут сумасшедшим. А считаться сумасшедшим куда более неприятно, чем быть им в действительности - подобное умозаключение никак не противоречило возникшей убежденности о том, что и за всем этим стоят "Они" - некие силы, скорее всего связанные с секретными разработками. Подточенное паранойей, видениями замещения предметов и даже домов фальшивками, его сознание легко оперировало сотнями фрагментов разной информации, хранящихся в памяти, сплетая воедино и годы жизни Уэллса, автора Машины времени, и тайну "Элдриджа", эсминца исчезнувшего в октябре 1943 года,  легенды разных народов о том, что путники случайно попадали в города небожителей или сидхе, проводили там несколько дней, а вернувшись обнаруживали, что в их родных селениях миновали десятилетия. На это наложился и собственный опыт, который Эрик уже готов был предпочесть считать настоящим, прожитым, а не приснившимся.
Он поднялся с кровати, зевнул, прикрывая рот ладонью и подошел к шкафу.
- Футболка или рубашка?  Виски или кофе? Яичница или паста с сыром?  - открыв дверцу, он обернулся к гостье и совершенно буднично добавил:
-  Свою одежду давай сюда,  пригодится, когда пойдешь погулять завтра по городу. То есть уже сегодня.

Он уже решил, что заехав в редакцию, скажется больным и пообещает написать статью дома или придумает что-нибудь про интервью с одним из членов городского совета, а ограничиться тем, что пока просто договорится о встрече. Слишком хорошо он помнил свои первые дни в 1945-м, чтобы оставлять Джоан в одиночестве, пусть даже  ей, в отличие от него, было куда возвращаться.

Их  жизни делали странные петли между прошлым и настоящим, настоящим и будущим, и не только их... Шерил Райт и Фредди Дешам тоже увязли в этой паутине. А возможно кто-то еще. Возможно он встречал этого человека или людей не раз и не два, просто они никогда и никому не расскажут о том дерьме, в котором оказались и откуда стараются выбраться, чтобы вернуться домой, как не рассказывал сам Эрик, зная, что может подумать любой нормальный человек о таких вот откровениях.

Поймав брошенную Джоан одежду, Эрик напомнил ей с самым серьезным видом:
- Виски.
А после  аккуратно повесил брюки и блузку на плечи, явив образцовый пример того самого занудства, в котором только бы был уличен в том, что брюки сначала расправил, сложил вдоль штанин и повесил не через основание  плечиков, а за крючки для петелек, вшитых в шов пояса. Затем  достал аккуратно сложенную светло-серую футболку и вручил её гостье тем же манером, каким она предала минутой ранее ему свою одежду.
- Сейчас принесу нам выпить и магнитофон. Ну а историю –  после того, как ты ответишь на пару вопросов.

К слову «пара» стоило бы добавить «десятков», - но, следуя давней журналистской привычке, Этвуд оставил такую мелочь без уточнения, зато очень внимательно отнесся к тому, что сказала Джоан о своих путешествиях.
Она была права, заметив, что он не желал оставлять тайным всё, что мог разобрать на составляющие и понять. И не уснул бы уже теперь – его мозг получил достаточно информации, чтобы Эрик провел пару увлекательных часов за выстраиванием очередной гипотезы о возникновении феномена выпадения в другой временной период.

Он вернулся минут через десять – с бутылкой и двумя бокалами, в которых тихо позвякивая перекатывались небольшие кубики льда из стандартной формочки, шедшей в комплекте с холодильником. Поставил все это на столик у кровати и обронив ничего не значащее: «подожди еще минутку» снова ушел.
На этот раз его добычей стали магнитофон и пакетики с сухариками и орешками, явное свидетельство, что человек, в чьем доме они так кстати оказались, планировал набраться в ближайшую пятницу и, вполне вероятно, в одиночку, в компании книги или телевизора.

В сравнении с бобинными магнитофонами,  которых еще не было в сорок пятом, но которые стали частью повседневной жизни уже десять лет спустя, его простенький магнитофон казался  очень маленьким.
- Ты слишком молода, чтобы такие игрушки уже появились, - заметил он вскользь, - но время не стоит на месте, как и технологии.  Устраивайся прямо на кровати и, - он  щедро плеснул виски в один из низких бокалов и протянул Джоан, - расскажи для начала,  как ты вообще оказалась в этом отеле. Я же помню, вы с мужем собирались вернуться в Портленд, и ты не горела желанием снова приезжать в Бангор. И теперь, когда я окончательно проснулся, мне хочется узнать, зачем тебе радиостанция именно на кладбище? Она небольшая, если хочешь, я просто достану её, подключу...  Можно, думаю, прямо в спальне, и… попробуешь что-нибудь поймать.

Слушал он внимательно – профессиональная привычка, и не столько вникал в рассказ Джоан, задавая короткие уточняющие вопросы, сколько ждал, пока женщина приведет мысли в порядок, рассказывая историю последовательно – счёл, что ей так будет комфортнее. Не каждый человек может легко выдернуть из памяти нужный отрезок и, не вдаваясь в историю того, что предшествовало и свои размышления о деталях и мотивах других людей, просто излагать факты.
Дешам отказался от возможности вернуться и сбежал снова – да, конечно, нельзя считать выбор двенадцатилетнего ребенка осознанным, но это – выбор. И Этвуда судьба Фредди интересовала не в большей мере, чем история любого жителя этого городка, в той мере, в какой ее можно проследить, копаясь в архивах, поднимая штрафные квитанции и налоговые декларации. Семейные же драмы и вовсе были ему, человеку одинокому непонятны.
Хочешь – бери, препятствия – избегай или преодолевай, отказывают – прими это как чужое право на выбор и выброси из головы.  Кончилась кассета – переверни и снова нажми кнопку «Play» Всё просто.
Но как же люди во все времена любили всё усложнять!

Он ограничился парой глотков виски, помня, что завтра всё же нужно появиться в редакции, и, улучив момент, когда рассказ Джоан подошел к логичному завершению, отлучился за радиостанцией. Та, как и прежде, покоилась в коробке, но стояла уже под рабочим столом Эрика. Она была заметно тяжелее тех любительских станций, которые выпускали сейчас, но немногим массивнее. Попросив Джоан переложить на кровать магнитофон и подержать стаканы  и бутылку, устроил аппарат на столике, едва не уронив часы. Их он переставил на подоконник, к левому откосу, когда открыл правую створку окна - еще предстояло перебросить с балкона кабель от антенны.
Затем магнитофон тоже перекочевал на подоконник, и голос Шарля Азнавура, тянувший «La bohème, la bohème» стал звучать заметно тише, после того, как Эрик убавил громкость до минимума.

- Я оставлю свет в коридоре, - предложил он компромисс, а ты пока  включай станцию в розетку. Можешь покрутить ручки, если интересно, - в тоне его голоса зазвучали нотки снисходительного понимания, что гостья едва ли знает, что из деталей аппарата верньер, а что – тангента». Будет просто шипеть и шуршать – не пугайся, это нормально.
Торшер, стоявший в ногах кровати был сломан со дня, как Эрик поселился в этой квартире.

Возня с кабелем антенны отняла минут десять, но тот был в достаточной мере жестким, чтобы  его можно было пробросить через два-три фута от края балкона до открытого окна спальни и уже затем протолкнуть внутрь комнаты достаточную часть шнура, чтобы он случайно не выскользнул наружу. Вернувшись обратно, Эрик подключил кабель к невзрачной металлической коробке, выкрашенной облупившейся на углах серовато-синей краской. А закончив, как и обещал, погасил  в комнате свет.
Бархатистый, уютный полумрак, воцарившийся в спальне, располагал скорее к беседам романтическим, чем к разговорам о радио. Да и не только к беседам...
Сидеть на кровати, склоняясь над ящиком аппарата было бы не удобно,  но он и не думал, что интерес Джоан к станции будет долгим.
Верньер и тангента были представлены даме, как положено, функции их объяснены просто, без экскурса в дебри физики и истории, пусть даже сам Эрик в очередной раз, доставая эту громоздкую, но исправную, рухлядь, вспомнил о том, как же были влюблены друг в друга его родители, чтобы мама, мама не способная включить магнитофон, если у того запала кнопка или починить фен, приложила столько стараний, чтобы обзавестись такой вот игрушкой и все ради того, чтобы  разговаривать с парнем, сосланным предками в Канаду из-за того, что был пойман в её спальне ночью.

- Только не рассчитывай, что непременно поймаешь чей-то сигнал. Если не знаешь, на какой частоте сидит другой радиофанат и в какое время он выйдет в эфир. Да и если поймаем чьи-то позывные, всё может ограничиться обсуждением качества связи. Но на кладбище тебе понадобится аккумулятор и… едва ли она проработает больше сорока минут, точнее от двадцати до сорока. Так что лучше бы тебе точно знать частоту вещания или ту, которую ты ищешь.

Если конечно, это не та самая частота, на которой он и его друзья в школьные года, и Ричи Браун совсем недавно, могли слышать странные голоса, заглушенные шумом, искаженные, словно бы намеренно, но все же говорившие слишком внятно, чтобы можно было счесть услышанное случайным сочетанием звуков, парадоксально сложившихся в понятные фразы. И складывавшимися раз за разом.
- А пока мы с ней развлекаемся, расскажи, как  ты пришла сюда, не ко мне, это детали, в 1992 год. В будущее. Тот самый номер в отеле?  Ты знаешь, от чего зависит, в какой год и день попадает человек через эту… комнату?  А еще мне интересно, как она была обставлена, если… люди там просто выпадают в другое время. Всё дело в двери? В ключе? В особенном настрое?  В чём?

Джоан, похоже, сама не понимала, что сказала Эрику достаточно, чтобы вывести еще одну закономерность в работе, если это слово можно использовать к чему-то сверхъестественному, номера 212. «Дважды по полдня» и «вернулась в тот же день» дополнили ту картину, которая сложилась у Эрика после его собственных перемещений во времени: внутри отеля изначально довольно легко вернуться в тот день и час, когда вошел в этот загадочный номер. Но чем дольше человек находится в прошлом, тем больше окажется расстояние во времени  между датой входа в номер и датой выхода.

Он рассеянно улыбнулся, наблюдая, как она возится с магнитофоном, и, припоминая музыку конца сороковых и начала пятидесятых, чтобы понять степень удовольствия Джоан он низких вибраций и барабанных ритмов современного рока.

Её попытка найти музыкальную станцию тоже Эрика позабавила. Но он не стал вдаваться в долгие и, скорее всего, неинтересные собеседнице объяснения о разнице коротких и ультракоротких волн и о том, что, собственно, составляет суть любительского увлечения радио. Сам он к числу фанатов не относился – разве что умел обращаться с этой старенькой станцией.
В памяти всплыло непередаваемое ощущение радостного смущения, когда, хорошенькая, как кукла, трехлетняя Кассандра Макалистер забралась к нему на колени и достав из кармашка крахмального передничка печенюшку сначала потянула её в рот, а потом вспомнила, чему учили родители, и разломила пополам – угостить Эрика.
Происходило всё в студии Гарольда Этвуда и он, поддавшись вполне понятным эмоциям, сделал снимок, сказав Эрику, что если тот удастся, то подарит ему фотографию. Потом это как-то забылось.

- Ты не поймаешь на коротковолновых частотах привычных музыкальных или новостных радиопрограмм, - просто сказал он, - совершенно другая частота вещания.
Рассуждать о том, что делать нельзя, но если очень хочется, то можно и провоцировать Джоан на эксперименты, Эрик тоже не стал – для начала хватит и того, что можно поймать, прослушивая радиоэфир на этих частотах.
И слух резанул тонкий, очень высокий, на грани слышимости звук, почти писк.
Он скользнул взглядом по шкале частот, отмечая положение стрелки и пожал плечами.
- Не знаю. Это не похоже на позывной какого-нибудь радиофаната, чтобы говорить, что эта частота кем-то используется, но…
Тут из динамика раздался такой неприятный визг, что Эрик ощутил, как на волоски на коже его рук встали дыбом, а самого его буквально передёрнуло, накрывая тревожным чувством надвигающейся опасности.
- Если это слушать долго, можно просто свихнуться, - скривился он, протянув руку, чтобы крутануть верньер на пару рисок в сторону и уйти с пойманной Джоан частоты, - Я знаю, то, что я расскажу, звучит странно, но, - он чувствовал, что ей можно доверить даже самые странные идеи, - мне кажется, то, что можно поймать на этой станции зависит во многом от того, кто ищет сигнал.  Мне в голову приходит что-то вроде японской легенды о том, что вещи постепенно обретают подобие  вроде души и собственное самосознание. Не в такой степени, как у людей, разумеется, но вполне достаточной, чтобы люди говорили о «характере» того или иного предмета. Этой станции тридцать четыре года, но несколько лет она была передатчиком не только слов, но и эмоций и чувств одной девочки.  И принимала такой же поток эмоций и чувств от парня, в которого она была влюблена.  Если бы я верил во всякие ауры и энергии, то сказал бы, что у неё… особенная энергетика.

Слова «Но я не верю»  так и остались несказанными.
В его жизни произошло столько странного, невозможного с точки зрения правил обыденного мира, закованного в банальность известными законами физики, что впору было верить во все, либо отказаться принять присутствие в его спальне Джоан Уэббер, молодой, чувственной и любопытной, как кошка.
- Мы можем переключить станцию на передачу сигнала, - мягко подсказал он, сдвигая тангенту ближе к Джоан, - вот тут кнопка. Нажмёшь ее, и есть шанс, что кто-то наткнувшись на твою частоту вещания, услышит. Включаешь – говоришь. Переключаешь – слушаешь, как с рацией.

Стоило бы объяснить и про позывной - обязательный, уникальный код каждой зарегистрированной радиостанции, но если у Кэсси Макалистер, его матери позывной когда-то и был, Эрик не знал его.

Отредактировано Eric Atwood (2019-08-02 21:54:32)

Конечно, это было ребячество - выходить в эфир на неизвестной частоте. Но шанс, что она используется какой-то государственной организацией, был ничтожен. Эрик смутно вспоминал первые детские опасения, что его станцию запеленгует аппаратура ФБР или полиция, вызванные суровыми наставлениями деда, но ничего подобного ни разу не произошло – ни двадцать лет назад, ни за последний летний месяц 1992-го года.

Он верил Джоан безотносительно правдоподобности её слов и даже явное не понимание ею механизма работы станции, не смутило Этвуда.  Раз она была убеждена, что помеху, этот странный тонкий звук, ассоциирующийся с воплем на грани слышимости, издает какое-то создание, значит, так оно и было. Но проверить её слова было не трудно.
Эрик, искоса глянув на Джоан, переключил кнопкой диапазон частот, на которых работала станция, и стал очень аккуратно, едва-едва сдвигая крутить колесико верньера.
В Эфир ворвались через сухое шуршание и треск голоса полицейских.
- На углу Хатчинсон и Семнадцатой, вызов. Пьяный папаша избивает мать.
- Принял. - После паузы, подчеркнутой кашляющим всплеском трещащих звуков,  пробасил патрульный, - Это Сэм Бёрк, что-то часто он стал буянить. Заберем в участок подальше от греха.

Эрик ушел с полицейской частоты почти сразу, но если коротковолновый диапазон не баловал  их находками, то на УКВ-частоте то и дело в эфир врывались обрывки  чужих разговоров – плутала машина службы спасения в поисках какой-то фермы, кто-то изрыгал поток ругательств в эфир, вызывая «Кобру» и ответом было почти неразборчивое «У нас проблемы» - прежде чем колесико верньера сместилось еще на пару рисочек и в динамике снова зашуршал белый шум. Минуты две Эрик медленно крутил верньер, следя, как ползет стрелка на шкале частот, но ничего, кроме шороха и треска не было слышно.
Он даже расслабился, И невольно вздрогнул,  когда, внятный, чёткий женский голос, произнес:«..шестьсот девятнадцать. Вылет по готовности».
Ответ был забит шумами, но тут же  зазвучало:
-Борт 212 снижайтесь. Коридор восемь.
Это был мужской голос, удивительно бодрый, даже веселый, несмотря на столь поздний час.
- 619-й, оформляем опоздавшего.
- Вас понял…

Аэропорт Бангора звучал даже чище, чем полицейские рации, но внезапно в эфире появились помехи – попискивания, ломкий треск и ритмичный, то повышающийся, то гаснущий звук, похожий на протяжное эхо далекого вопля.
Эрик сосредоточенно стал выискивать ту частоту, на которой звук этот сделается чётче.
И вдруг  услышал знакомый едкий шёпоток в своей голове: «Боишься? Ты всегда именно этого и боялся».
Бессонница и нервное напряжение дали о себе знать.
В присутствии Джоан говорить отвечать вслух незримому, но крайне болтливому собеседнику было бы чревато ненужными вопросами.
- Кажется, поймал, - выдохнул он, когда высокий звук, на ультракоротких волнах не столь мерзкий, как в коротковолновом диапазоне, стал устойчивым.

«Дом здесь, - невнятное, словно у говорившего отсутствовали все зубы или были частично парализованы лицевые мышцы, - дом. Дом. Сюда-а-а-у-у»
От воя, пусть даже ограниченного уровнем громкости динамика, по спине  Эрика пробежали мурашки. Он обернулся к Джоан. В глазах его блестел нехороший, азартный огонёк.
- Знаешь, а ведь мы можем попробовать найти источник звука. Мне нужна будет твоя помощь, пока я буду поворачивать антенну. Сможешь фиксировать каждые пять минут силу  и чистоту звука? Просто по… десятибалльной шкале. А я отмечу, в каком направлении будет находиться антенна.

Будь антенна на крыше, чистота приема и связи радиостанции могли бы оказаться существенно лучше, но Эрик не пользовался ею для поиска  убежденных фанатов радиосвязи, не будучи одним из них.

«Домой, домой, домой», - вибрировал стонущий не столько голос, сколько сплетение звуков, рождавшее такие сочетания, в которых можно было бы угадать слова.

- Поможешь? – Этвуду требовался внятный и однозначный ответ, прежде чем отправиться на балкон – менять направление антенны.

Она была музой и песней в оковах плоти, мимолетной грезой, вызвавшей в нем влюбленность, которой не дано было расцвести там и тогда. Но память о ней осталась, как одиночный цветок полевой Вероники, засушенный меж блокнотных листов – синева лепестков поблекла, сделавшись почти такого же цвета, как глаза девушки, чей образ запал в память, никак не желая сопоставляться с той старухой, что заманила его в тот странный номер, который не найти, если…
Если в твоей руке нет ключа с биркой, где стоят три цифры: «212».
Голос в голове звучал в унисон с мыслями Эрика, что бывало далеко не всегда:
«Это не она. Не та Джоан. Подмена, которую ты не знаешь. Избавься от неё».

Эрик смежил веки, стараясь сосредоточиться на идее с установкой источника этого странного зова, который давал помехи на разной частоте. Не будь его мысли заняты этим неприятным, насмешливым голосом, он бы высказал Джоан все сомнения по поводу того, что она справится с метровой антенной на балконе, и объяснил бы, что такое высокочастотный ожог. Ей, женщине из прошлого, из наивных пятидесятых, было простительно представлять антенну радиостанции такой же, как обычная, телевизионная, а то и вроде антенны портативного радиоприёмника.

- Всё не так просто, - выдохнул он напряженно, - но если тебе любопытно, как всё устроено, пойдем вместе. Это займет не намного больше времени, чем, если бы ты следила за приемом сигнала и отключала станцию. Да и я не хочу, чтобы ты перемазалась.

Напрасное беспокойство. В пыли они делались оба – даже на футболке Джоан и домашних брюках Эрика остались темные опечатки ладоней.  Он позволил гостье выбрать первое направление, хотя и нашел этот выбор совершенно не логичным. А затем четыре раза последовательно менял  направление антенны, довольствуясь видимой частью пространства. 
Карту города в столь поздний час он искать не стал – помнил, пусть и без особенной уверенности, что та осталась в машине. Зато  начертил направления на листке в блокноте и педантично указал ориентиры, чтобы затем, по ним вычертить векторы на карте.

То сплетение звуков, странным образом сочетающихся в слова, пусть и произносимые не человеческим голосом, которое он определил, как помеху, действительно лучше прослушивалось в самый первый раз. Но и потом фонило, забивая эфир, хотя звук превращался в заунывный стон, перебиваемый прочими шумами. Последнее позволяло с уверенностью высказать одно предположение.
- Что бы это ни было, оно находится очень близко. Не просто в зоне прямой видимости, в которой можно поймать сигналы приборов, транслирующих сигнал на УК-волнах, а в пределах пары десятков миль. Во всяком случае, оно не дальше, чем аэропорт. Но точно мы узнаем завтра вечером, когда прокатимся со станцией за город. Я бы, конечно, предпочел перевезти её к кому-нибудь, у кого можно было бы поработать без помех, но обойдемся и тем, что есть – машиной и аккумулятором.

Он подавил зевок.
- Иди в ванну. Потом, если хочешь, позавтракаем, или ляжешь спать.

Голос в голове тут же выдвинул идею гостью утопить, или, за отсутствием в доме кантареллы или хотя бы мышьяка, удавить гостью подушкой.  А после сосредоточился на обдумывании процесса транспортировки и утилизации тела, отметая одно за другим все вроде бы подходящие для этого места в окрестностях Бангора...