За все годы журналистской практики, даже в самые первые дни, Эрик Этвуд ни разу не ощущал себя героем некого детективного романа, журналистом, бросающим вызов высокопоставленным чиновникам-коррупционерам или пускающимся в сложное и запутанное расследование, дабы уличить излишне любящих восторженное внимание прессы политиков и бизнесменов в уклонении от налогов.
Все что он писал изо дня в день становилось мусором, и его имя расползалось на мокрой бумаге под ливнем, если газета была оставлена на парковой скамейке,  гнило в мусорных баках, пропитанное  жирком и соками объедков,  разорванное, сгорало в каминах или походных кострах,
оно смиренно сносило и грязь с подошв ботинок, и зачеркивание цветными мелками, и прочие формы пренебрежения со стороны тех, ради чьего внимания он работал.
Но были и те, кто запоминал это имя, те, кто находил в его статьях повод, чтобы потратить час-полтора на пространное письмо и даже ожидал ответа. А еще были сумасшедшие... не те слетевшие с катушек фанаты, что начинают преследовать  телеведущих и актеров - газетным писакам достается  обычно другой род  психов. С виду они совершенно нормальны и приходят в редакцию в первый раз обычно в поисках защиты четвертой власти против произвола любой из первых трех, доставшего соседа или общественного устройства, мешающего жить.  И очень важно сразу научиться отличать людей, чья проблема - будущий материал от тех, кому просто нечего делать и двинутых. Последних гонят из редакций сначала вежливо,  кормят бесконечными завтраками и обещаниями, а когда даже новенькой секретарше надоедает  изображать интерес к их разоблачениям неважно чего - логова шпионов, маскирующихся под соседей или заговора пришельцев  - решительно. И учат бывалые молодых - не прикармливать шизиков вниманием сразу, узнавать по характерной манере повторять свои истории, маниакальному блеску в глазах и отсутствию признаков самокритичности.

Накачиваясь эплджеком в пустом номере, заставленном старой мебелью, Эрик вспоминал особенно колоритных шизиков из своей практики.  Один  горел желанием разоблачить заговор патентных бюро против изобретателей вообще и против него в частности и даже в редакцию принес свой шлем, защищающий от телепатического воздействия.
- А кто будет на вас воздействовать? - участливо поинтересовался Этвуд, тогда еще совсем новичок в нью-йоркской "Дэйли ньюс",  пытающийся понять,  принес ли человек тему или же пришел тратить его время.
- Инопланетяне! - заявил изобретатель, любовно поглаживая "шлем" - конструкцию из проводов, обмотанных алюминиевой фольгой.
Были и религиозные фанатики, облагодетельствованные вниманием святых и спешащие с помощью газеты поделиться со всеми ниспосланными свыше откровениями и  те, кто совершенно точно знал кто ,чем и зачем травит воду в городском водопроводе.

Вспоминая о них, Эрик думал, что заявись он в редакцию Бангор Дэйли ньюс в сорок пятом с признанием, что явился из будущего, его сочтут просто безобидным психом точно так же, если он попытается рассказать коллегам о попытке попасть в прошлое, напившись в одиночку мерзкой яблочной  водки, будучи запертым странной старухой, спятившей достаточно, чтобы навечно поселиться в гостинице и держать в номере двух кошек.
Пить в одиночку было скучно. Диалог с собственным отражением в большом зеркале не завязался, ну а голос, что уже несколько раз вклинивался в его мысли, притом крайне навязчиво, почему-то тоже не напоминал о себе.
И если в реальности этого голоса Этвуд не сомневался, то в затее Джоан - более чем.
Так в сомнениях и хмельной тоске уснул прямо в кресле напротив древнего и неисправного телевизора.

Проснулся он из-за естественных позыва организма, притом был все еще пьян, а прелести похмелья маячили в необозримом прошлом и вообще в головную боль,  жажду и премерзейшее самоощущение  в обозримом будущем верилось с трудом. А еще ему показалось, что за ним кто-то следит с каким-то выжидающим интересом, неприятным и ощущающимся почти физически, как касание паучьих лапок на коже, и, вдобавок ко всему, хотелось виски и копченого лосося, а значит, следовало наведаться в бар отеля.
Уже дойдя до двери, он решил прихватить с собой бутылку  яблочной дряни, которую всучила ему Джоан Уэббер, и допить позже, но раздумал, едва закрыл за собой дверь.  Но вернуться назад и оставить  "эплджек" на журнальном столике с  резной подставкой не вышло. Развернувшись, Эрик просто не обнаружил двери в номер 212, словно и не было ни её, ни комнаты со старой мебелью, где он уснул, прилично надравшись в одиночестве.
Стены коридора тоже были другими, чем он помнил - деревянные панели на треть высоты, обои с каким-то убогим, как ему показалось, и вычурным рисунком.
Эрик  постоял с минуту, пялясь в глубину коридора и ожидая, совершенно сознательно, что вот-вот появится чувство подмены мира реального бутафорским, как уже не раз бывало, но нет... то чувство сопровождалось знанием, что случилось, а теперь Эрик был полон сомнений и самых противоречивых эмоций  - от злости на старую портниху до пьяного предвкушения чуда.
Первым делом он поднялся на третий этаж и прошел в конец коридора, в номер  Джоан. Но на стук никто не ответил. Вернуть бутылку ведбме не получилось и Эрик забрал её с собой, как и собирался изначально.

Бар в отеле он не нашел. Что было странно - он был уверен, памятуя те дни, что жил в "Фениксе", когда подыскивал себе квартиру в Бангоре", что бар в отеле имелся. А когда он проходил через холл, ему показалось, что  немногочисленные люди, находившиеся там, все, как один, пялятся на него.

Выйдя на улицу он не обнаружил своей машины. На месте, где стоял черный Додж Эриес верой и правдой отслуживший  Эрику три года, стоял уродливый фиат, какие Эрику доводилось видеть только в старых фильмах да и другие машины были ему под стать, хотя элегантные формы черного Бентли заставили сердце Этвуда пропустить удар, а сознание прояснится достаточно, чтобы возжелать такого вот красавца.
Вида машин на парковке перед отелем было достаточно, чтобы вспомнить завершение их с Джоан разговора и поверить, что всё получилось. Вот так просто, без всяких сенситивных галлюцинаций, без прочувствованного погружения в прошлое, без шаманских фокусов и ритуалов. К фокусам, пусть и с натяжкой можно было причислить исчезнувшую дверь в 212-й номер - но и только.

Ему нужно было протрезветь, собраться с мыслями и решить, что делать дальше.  Для начала следовало  получить вещественное доказательство, что он действительно оказался в прошлом  и выяснить, сколько сейчас времени. Этот интерес Эрик удовлетворил за четвертак у ближайшей газетной стойки - парнишка в соломенной ляпе и полосатой рубашке бросил монету к прочим, даже не глянув на неё, зато с интересом рассматривал Эрика,  пока тот изучал заголовки на первой полосе, уже отметив дату, стоявшую под названием газеты.
- Откуда вы приехали, мистер? - поинтересовался парнишка, когда  Эрик сложил газету и стал рассматривать выставленные на стойке журналы , словно намеревался купить один из них.
- Из Белфаста, - Этвуд улыбнулся, решив не уточнять, в какой стране находится  выбранный им Белфаст, - а что, так заметно, что я приезжий.
- Ну, - продавец газет замялся, рассматривая мужчину, - вроде того.
Эрик только пожал плечами и направился в сторону Френч-стрит, намереваясь отыскать в центре полицейский участок и там спросить про мальчика по имени Фредди Дешам. Наверняка ведь, Фредди оказался в одном из участков в тот же день, когда выпал в прошлое. Эрик  живо представил, как Фредди бежит сначала на поиски своего дома на Палм-стрит,  потом, наверное,  пытается понять, что случилось и крутится в центре. Может и сам пошел в полицию, а может проторчал, переживая случившееся в парке до самой ночи.
В любом случае, бегать по пляжу, надеясь его отыскать там,  было не лучшим решением. 

Спустя полчаса, когда он отыскал наконец, полицейский участок, Эрик был трезв достаточно, чтобы приступы головной боли усугубляли раскаяние в столь неосмотрительной доверчивости. Он оказался один, в 1945 году. Его деньги были напечатаны позже и, разумеется, вызовут подозрения, как и документы. На что он вообще рассчитывал, позволив Джоан увести его в тот чертов номер и напоить?
Ответ он знал:  на то, что ничего не получится и они в лучшем случае посмеются неудачной шутке старой дамы, а худшем - разойдутся и лишь встречаясь случайно где-нибудь на улице, будут обозначать узнавание едва заметным наклоном головы. Теперь же у него не было ни одной идеи, как они с Дешамом вернуться назад. Более того с каждой минутой после того, как пару раз хлебнул снова яблочной водки от Джоан, в нем крепла уверенность, что это может оказаться совсем не простой задачей. Только обнаруженные Эриком газетные публикации указывали на то, что Дешам провел в 1945 году не менее полугода, и  он не знал, отменится ли это, если он вытащит мальчишку раньше.

Джоану он узнал, едва свернув  за угол, по горделивой осанке и легкой, словно танцующей походке.  Правда между ними было еще футов тридцать, а между высохшей в щепку старухой и цветущей девушкой пропасть в сорок с лишним лет. И все же это была она - почти тот же цвет волос, похоже, старуха выбирала краску  природного своего  оттенка, и мятежная синева прозрачных голубых сапфиров в тени пушистых черных ресниц.
Эрик смотрел на неё с таким удивлением, что позабыл о том, сколь бестактно подобное внимание, а когда они поравнялись, заговорил:
- Скажите мне, какой сегодня день, мисс, и я угадаю, как вас зовут. А еще... я ищу мальчика, который мог спрашивать вас о том же. Мы... разминулись. Можете уточнить, где вы его видели последний раз и... вам не показалось,  что ему нужна помощь?

А то, миссис Уэббер - признался Эрик, говоря при этом чистейшую правду, - что ни один художник в мире не сможет передать красками цвет ваших глаз. Это всё равно, что писать лесные фиалки и незабудки – кобальт и белила не могут повторить их настоящий оттенок. Простите, - он постарался придать своему лицу серьезное выражение, - и уточните, какой сейчас год, пожалуйста, - последнее слово было протянуто чуть дольше, а голос звучал мягко, с бархатистыми, почти мурлыкающими нотками.

Джоан Уэббер словно сошла со старых Pin up-плакатов – легко было представить её стройные ноги открытыми в миг, когда игривый ветерок приподнимет лёгкую юбку, а упавшая бретелька летнего платья, плакатного, а не того, в которое добропорядочная молодая, замужняя женщина, была одета, подчеркнет соблазнительную округлость плеча.

- И чтобы не заставлять вас смущаться от того, что мы не представлены, -  он лучезарно улыбнулся, - позвольте это исправить.  Меня зовут Эрик Этвуд.
Он перевел взгляд на дорогу за  спиной Джоан и вдруг увидел дома на другой стороне улицы такими, как на нескольких старых фотографиях. И вспомнил, как дед рассказывал о своей молодости, листая фотоальбомы. Последних у Этвудов было  много, очень много, в сравнении с другими людьми их возраста. Поскольку Гарольду Этвуду некогда принадлежал единственный в Бангоре фотосалон. Точнее еще принадлежит в этом году. И будет еще пару лет. Эрик даже знал где он находился и уже решил, что именно туда и отправится,  когда закончит эту беседу.
По тротуару шла, приближаясь к ним,  тощая  женщина в  платье какой-то умилительно-нелепой цветочной расцветки, ведя за руку мальчика в  жёлтой рубашке и коричневых, совершенно уродливого кроя, шортах. При виде бутылки в руках Эрика она брезгливо поджала губы, разумеется так, чтобы он это заметил, а когда прошла на Эрика пахнуло резким запахом пота, густо сдобренного духами.
Именно этот запах и уничтожил в один миг весь ореол романтики прошлого и Эрик впервые задумался о том, что ему делать, если он не сможет вернуться.
Джоан говорила найти её. Говорила, потому что  помнила о том, что он так и сделал или он сделал это, потому что она сказала?  Подобный парадокс оказался все же не под силу его все еще находящемуся под действием алкоголя, мозгу.

Смущенная Джоан выглядела совершенно очаровательно и так наивно пыталась  подчеркнуть статус замужней женщины, упомянув супруга, что Эрик совершенно умилился, что вполне определенно отразилось на его лице - сейчас у него не было цели изображать из себя мачо или холодного денди, он уверен был в краткости своего приключения и не слишком - в его реальности. Все это могло быть сном, но сном чудесным настолько, что проснувшись с гудящей головой и дурным настроением, он точно простит старой ведьме весь этот фарс с эплджеком и дурацкими вопросами.
И словно следуя сценарию снов, меняющихся к моменту пробуждения от радужно-пасторальной идиллии к какой-нибудь  непонятной и нелогичной мути, Джоан вдруг переменилась в лице, заметно побледнев.
И все же Эрик не сдержал смешка, услышав фамилию владелицы пекарни, однако  ответил не задумываясь.
- Конечно, Джоан.
И осекся. Да, он обещал угадать её имя, но вышло всё как-то... словно он издевается над одноклассницей, которую узнал мгновенно, но сам изменился настолько, что та не в силах вспомнить его.
- Извините. Мне просто предсказали эту встречу, - легко солгал он и не солгал дальше, -  Одна ведьма. И это почти... невероятно.
Он задержал взгляд на тонкие пальцах узкой ладони,  тревожно лежащих   чуть ниже груди и поджал губы.
С бренди из будущего он расстался легко, оставив бутылку на обочине тротуара.  И в первые секунд тридцать, пока они шли рядом, не помышлял даже о том, чтобы  предложить Джоан опереться на его руку, однако за её лицом следил внимательно, да и шла она слишком медленно, куда медленней, чем до их встречи.
- Вам плохо?
Ну конечно, следовало догадаться, что провожатый  до пекарни за углом понадобился Джоан Уэббер вовсе не потому, что она не сумела найти лучший повод для кокетства с пьяным парнем, приставшим на улице. Эрик без раздумий  подхватил девушку на руки, заметно при этом покачнувшись,  но скорее от того, что был не вполне трезв, чем из-за её веса.
- Я, кстати, впервые несу девушку на руках в пекарню, обычно места назначения бывали более романтичными.  Закиньте руку мне за шею - будет удобнее. Муж что совсем не носит вас на руках?
До пекарни за углом он донес Джоан за несколько минут, хотя ему показалось, что прошло не менее получаса.  Спросил только, остановившись под вывеской-кренделем, укрепленном на кованом держателе так, чтобы его могли видеть идущие по улице люди:
- В саму пекарню или через черный ход?  Судя по болезненной гримасе, исказившей лицо Джоан, вряд ли она сейчас мечтала о булочках с корицей и внимании покупателей  здешней выпечки.

Кто из вышедших на крик Джоан женщин Марта, а кто – Сидни, Эрику предстояло разобраться позже. Он надеялся, что хозяйка пекарни вызовет «Скорую», хотя и припоминал из книг и рассказов дедов и бабок, что в годы их молодости, то есть в эти самые сороковые все было совсем не так оперативно, как в современной Эрику Америке.
Он хотел было пройти следом за полной женщиной, в которой предполагал ту самую миссис Бейкер, хозяйку пекарни, но его задержал вопрос худой старухи, чем-то неуловимо напомнившей ему ту Джоан Уэббер, которую он знал прежде, до того, как оказался  то ли в прошлом, то ли во сне о прошлом Бангора.

- А разве нужно непременно быть мистером Уэббером, мэм, чтобы помочь женщине, которой внезапно стало плохо? – осведомился он с самым невинным видом.
- Почему этого не может сделать, к примеру, близкий друг?

Будь Эрик совершенно трезв, он бы легко сообразил, как именно могут быть поняты слова «близкий друг», когда речь идет о молодых мужчине и женщине, притом в таком городке, как Бангор. А вот когда дама упомянула про «Феникс», Эрик напрягся.

- Вы очень внимательны, - серьезно заметил он, - но что с того? Лучше вызовите врача для Джоан. Вы же видели, в каком она состоянии!
Он сделал шаг к двери, надеясь, что старуха отойдет в сторону и пропустит его.
- Или хотя бы такси, чтобы увезти её в больницу.
Он действительно тревожился за девушку, за единственного человека, который был для него связующей нитью между прошлым и будущим или между реальностью и этим сновидением.

Эрик остался. И вообще вел себя крайне прилично, хотя и несколько более непринужденно, чем позволяли время и ситуация.  Его невероятно забавляло, что сухая дама с проседью в черных волосах называла его юношей, но он не возражал, как и против чая, лишь уточнил, что пьет крепкий и с сахаром.
Хмель постепенно отступал. За четверть часа в компании миссис Крэйтон, Эрик придумал себе отличную, совершенно непроверяемую легенду, использовав популярный комедийный сценарий, обычную историю приехавшего в гости родственника из Канзаса и истории деда, с теплотой вспоминавшего о своём фотосалоне в послевоенные годы. Эту же историю он планировал чуть позже рассказать Гарольду Этвуду – упустить возможность поболтать с дедом, когда тот молод, моложе даже самого Эрика – было бы непростительно!
И все же его, привыкшего любезничать с дамами и умевшего отшучиваться от их острот, что-то смущало во внимании миссис Крейтон, но что он так и не успел понять – вернулась Джоан. Она переоделась, очевидно, в платье, одолженное хозяйкой дома, где располагались и магазинчик и сама пекарня на первом этаже, и жилые комнаты – на втором. Оттенок платья только подчеркивал нездоровую бледность Джоан, которую не мог сейчас скрыть даже загар.
Эрик  поднялся, когда она вошла на кухню, где вот уже несколько минут он пребывал в одиночестве и недовольно поджал губы, когда девушка  заговорила.
- Ваша подруга, что даже врача не вызвала? Что вообще случилось?  Но лучше присядьте. Начнем с того, что следить за женщинами не в моих привычках, я предельно прост и честен, как вы могли убедиться. А имя… могу назвать даму, предсказавшую нашу встречу ясновидящей или просто гадалкой – вряд ли станет понятнее. Искал я не вас, а мальчика, о котором спрашивал при встрече. Но дальше участка, а потом приюта, он никуда не денется. И можете мне не верить – это, в сущности, даже не важно. Важно сейчас ваше состояние. Вам бы отлежаться в постели, а не болтать с малознакомым человеком.

В дверях, за спиной Джоан, появилась Марта и спросила встревоженно:
- А где Сюзанна?
- Ушла, просила передать, что она вспомнила о каких-то делах и  придет часам к семи, как обычно.
Кондитерша кивнула.
- По-моему у вас тоже были какие-то дела, мистер Этвуд, - намекнула она, но Эрик остался глух к намеку.
- Джоан, вы… в порядке?
Он и так видел, что не в порядке, но еще не понимал – серьезно ли её недомогание, или таинственный «солнечный ветер» означает всего лишь резкое падение артериального давления у девушки.

Отредактировано Eric Atwood (2019-07-14 18:10:47)

Виски чуть-чуть ломило, в горле першило, всё происходящее казалось столь же странным и чудесатым, как безумное чаепитие в Стране чудес – и дело было не в происходящем, для Джоан и Марты едва ли имели хоть какое-то значение все те детали обстановки, и элементы их одежды, запахи даже сама манера говорить, на которые Эрик обращал внимание. А еще, похоже, поколение, к которому принадлежали эти женщины было куда менее изнеженным, чем современницы Этвуда – Джоан упорно заявляла, что с ней всё в порядке и, пожалуй, стоило принять это и не обманываться внешней хрупкостью девушки.
Её вопросы заставляли журналиста всё лучше и лучше продумывать свою историю, и ему это нравилось, как и всё, что его сейчас окружало. В какой-то момент вспыхнула светлячком мысль о том, чтобы остаться, испытать себя, окунувшись в повседневность этого, такого далекого и предельно реального лета 1945 года, когда его родителям было всего-то по три года. Отцу уже исполнилось, а маме – еще нет.
Сама перспектива увидеть их детьми будоражила воображение. Фотографий Марка Этвуда, самых разных – и с резиновой уточкой – игрушкой вне времени, и в выходном костюмчике с воротником-матроской, и с собаками Этвудов  в дедовых альбомах было много, а вот маминых – едва ли пара десятков за время от рождения до последнего школьного бала.  Эрик попытался вспомнить сердитую девочку с крысиными косичками с фотографии, стоявшей на комоде в доме бабули Макалистер и принял решение.

- Лимонный пирог, пожалуйста, - улыбнулся он Марте тепло и нежно, - последний раз я ел их лет десять назад, у бабушки, грех было бы упускать возможность вспомнить этот вкус, тем более запахи в вашем доме просто сводят с ума.
Хозяйка пекарни оттаяла, на пухлых её щеках наметились ямочки, предвещавшие скорое появление улыбки, а взгляд, обращенный на незваного гостя, заметно потеплел, хотя тень тревожного сомнения все еще омрачала густую синеву под короткими ресницами.

Он нарочно отвлекся от вопроса Джоан, чтобы потом иметь возможность  использовать его, лишь как причину для продолжения беседы, но уже о том, что интересовало его.
- Мальчика я найду. Бангор не такой уж большой город, так что не волнуйтесь о нём, Джоан. Лучше расскажите мне ваших подругах. Марта кажется мне очень славной и добродушной женщиной, а Сюзанна… она что-то упоминала про отель «Феникс». Она там работает?
Представить сухую старуху в платье горничной он не сумел, как и среди поваров отеля – было в её лице что-то такое… что напомнило ему  миссис Уэббер такой, какую он знал несколько дольше, чем ту девушку, которую принес на руках в этот дом.
- С удовольствием, - проворковал он, поймав краешек тарелки пальцами и придвинув её к себе, - выглядит он восхитительно.
Говоря это, смотрел Эрик вовсе не на предложенное угощение, а в глаза Джоан, понимая, что такое пристальное, откровенно восхищенное внимание может и напугать, и насторожить – но поделать собой ничего не мог, да и не хотел.
Его аппетит граничил с прожорливостью человека, не привыкшего думать ни об изжоге, ни о необходимости расстегивать нижние пуговки на жилете и ослаблять брючный ремень, и кусочек пирога на тарелке был одарен должным вниманием, а не проглочен в два укуса лишь потому, что Эрик был очень хорошо воспитан двумя бабушками, чью стряпню исправно хвалили их мужья, к чему и самый любимый внук был приучен сызмальства, как и к тому, что за столом и в компании женщины есть нужно медленно, а не соперничать по скорости поглощения пиши с голодными чайками.
- За выпечку Марты, - проговорил он, разделавшись с куском пирога, - можно продать душу. Какое счастье, что Люцифер не пробовал её пирог – завербовал бы в свою армию профессиональных искусителей! А что там за начинка?

Что должно было случиться, чтобы эта девушка, такая живая, земная, интересующаяся вполне обыденными вещами, вроде пирога с чаем, оказалась в отеле и стала заниматься странными вещами, вроде гаданий и составления гороскопов. Последнее Эрик только предполагал, основываясь на том, что Джоан легко вспомнила, что в день исчезновения Дешама было солнечное затмение. Та Джоан Уэббер, что сейчас сидела перед ним, утверждая, что не стоит поминать за застольной беседой Люцифера, вообще настороженно отнеслась к полумистической чуши, которой Эрик пытался объяснить свою осведомленность о том, как её зовут. И все же крепкий чай и чудесная выпечка Марты Бейкер сотворили маленькое чудо -  Джоан уже и выглядела почти нормально - лишь легкие тени залегли под глазами, да в сапфировой синеве таилась не то легкая грусть, причины которой Эрику оставались неизвестны, не то просто усталость и беспокойство.
- Вы похитили у меня беспроигрышный комплимент, - со смешливым упреком заявил он, едва сдерживая улыбку, - вот если бы я заявил, что наша встреча - самое странное и удивительное событие в моей жизни за последние годы, вы бы сейчас придумывали, что ответить и мило смущались бы,  а теперь это досталось мне! А смущаться я не умею, зато думаю о том, как встретиться с вами снова.
У пирога оказалось странное послевкусие. Словно стряпуха переложила чего-то в начинку, то ли гвоздики, то ли лимонной кислоты. Или смазала верх пирога прогорклым маслом и оно испортило все. Увы, от угощения не осталось уже ни кусочка, чтобы можно было попробовать его снова и попробовать точнее определить, что же с ним было не так.
- А помочь, - он даже подался вперед и, понизив голос, с видом заговорщика, проговорил, - сможете. Если найдете время для визита в участок и узнаете, не попал ли к ним потерявшийся мальчик по имени Фредди Дешам. Скажите, что вы знали его родных и что он не в себе после их смерти - всё, что угодно, лишь бы вас пустили к нему.  Если вы скажете Фредди, что Эрик Этвуд его ищет и просил вас привести, он пойдет с вами. Вопрос в том, чтобы вам позволили увести мальчишку. Но он, уверен, подтвердит любую версию, которая убедит офицеров отпустить его, лишь бы со мной встретиться.  Я знаю, это странная просьба, и пойму, если вы откажетесь.

Марта, принесшая пирог слышала разве что последнее предложение, но не придала ему значения, водрузив на стол угощение.  Когда взгляд  кондитерши упал на пустую тарелку, вид у неё сделался крайне довольный.
Минут пять спустя, подливая чаю в чашку Джоан,  она ворковала:
- Если вдруг занеможешь,  пусть даже пустяково, приходи сюда сразу же. Ночью - значит приходи ночью.
Эрик не удержался и спросил:
- Марта, а вы что же, не только кормите людей чудесными пирогами, но еще и лечите?
- Так, - толстуха отмахнулась от него пухлой рукой, - помню кое-какие бабкины рецепты. Девочки вот говорят - помогает. Кому от головы, кому, - она замялась, - всякое по женским делам.

- Уезжаете? – огорчение, читавшееся на лице Эрика, было непритворным, - ну почему, всякий раз, как я встречаю девушку, о которой можно было только мечтать, она оказывается уже замужем?

Эрик вспомнил вдруг, как задавал, иронизируя над собой,  этот же самый вопрос одному из своих психоаналитиков, старику Димитриадису и тот пояснил, стараясь говорить мягко, что Эрик настолько сильно боится, пусть неосознанно, серьезных отношений и обязательств, что исключает из поля зрения всех незамужних женщин, позволяя себе флиртовать и вообще проявлять романтический интерес только к тем дамам, кто носит на руке свидетельство того, что хотя бы один мужчина из встреченных ими оказался достаточно ответственным человеком, чтобы не ограничиваться лишь комплиментами, да романтическими признаниями. Тогда он легко принял это объяснение, даже не пытаясь рефлексировать и анализировать взаимосвязь своего интереса к женщинам с их брачным статусом.
Сейчас же он вдруг осознал, предельно отчетливо, что никогда не делил свой дом с человеком, в той или иной степени занимавшим его воображение и вызывавшем в нем какие-то чувства, зачастую даже не те, которые Эрик демонстрировал. Он легко увлекался, легко мог назвать минутное увлечение влюбленностью, но совершенно точно знал, что именно привлекало его в другом человеке, и чего он хотел, когда добивался объекта своей страсти. С молоденькой Джоан Уэббер ему хотелось того абсурдного чувства, что возможно все, посетившего его в гостиничном номере старой портнихи из отеля «Феникс», чьи глаза с годами, оказывается ничуть не поблекли.
Готовность девушки тотчас отправится в участок ему импонировала, но вот поддержать её, неумелую лгунью, он бы не рискнул – будь все происходящее сном, в полиции у него, вполне возможно и не попросят документов, а Фредди, веселый и жизнерадостный выйдет к нему сам, словно только его и ждал, в реальности же все должно быть сложнее.

Но не объяснять же Джоан, что на самом деле привело его на в это время.
Они ушли из дома Марты Бейкер полчаса спустя, когда и от лимонного пирога не осталось ни крошки, а Марта прониклась к новому знакомому достаточно, чтобы сказать, что будет рада видеть его в своем магазинчике, если вдруг он соскучится по пирогам с начинкой.

Фредди действительно оказался в участке. Предположение Эрика, основанное на газетной заметке от тридцать первого августа, оказалось верным – мальчишку, задававшего странные вопросы прохожим быстро перепоручили заботам констебля и его помощников.
Эрик даже видел его – светлую макушку над деревянными перекладинами спинки стула и оранжевую ветровку через открытую дверь одного из кабинетов, но окликнуть не решился, понимая, что он взрослый для десятилетнего пацана – совершенно чужой и незнакомый человек.
А еще все вокруг снова стало ненастоящим и это укрепило Эрика в мысли о том, что происходящее – не то сон, не то галлюцинация. Он ведь точно помнил, когда начались такие вот внезапные подмены реальности – всего месяца три назад, и до того момента они не происходили, не могли случаться и в сорок пятом году. А это, в свою, очередь означало, что и Джоан, и Фредди – не настоящие, притом даже не замены реальных людей, а лишь герои сна, подробного, реалистичного, но всё-таки сна, пусть и подчиняющегося логике реального мира.

О том, чтобы к ним привели найденного мальчика, Джоан договорилась без особых проблем, и вот, спустя каике-то десять минут, после того, как они сообщили дежурному, что ищут ребенка, к ним привели Фредди.

Он оказался совсем не таким, каким Эрик его помнил – не таким круглолицым, и волосы, стриженные под «боб», были намного короче – даже не прикрывали мочки ушей, хотя в памяти Этвуда, у Фредди они были длиннее – до основания шеи, а челка закрывала брови, светлые, как у всех природных блондинов с голубыми глазами.

У Фредди Дешама, недоверчиво глядящего на него снизу вверх глаза были зеленые, точнее невыразительного серовато-зеленого оттенка, какой бывает у яшмы.
- Привет, Фредди, - натянуто улыбнулся Эрик, - я… пришел за тобой. Ты не узнаешь меня?
Фредди шмыгнул носом и замотал головой.
- Ну, я тоже помню тебя как-то иначе, - признался Этвуд, - но все же… я Эрик. Помнишь, мы с Энди оставили тебя во дворе дома на Крестмонт-роуд…
Он не решился уточнять, где именно они его оставили.
Вместо ответа мальчишка попятился назад и замотал головой.
- Нет, - почти выкрикнул он, - вы…вы…
- Постой Фредди, я знаю, почему это случилось и как ты можешь вернуться, если успеешь сегодня.
- Я не знаю вас, мистер, - наконец выдавил  Дешам, прячась за спину дежурного -  немолодого мужчину с уставшим, несколько отекшим лицом.

Уже на улице, Эрик, взволнованный и напряженный, посетовал о том, что всё пошло не так, как он рассчитывал и что ему нужно было бы минут пять-десять наедине и он бы смог доказать Фредди, что является тем, кем назвался. Но не в присутствии копов.
- Они же не оставят его ночевать в участке? – спросил он у Джоан,  и понял, что теперь и ему самому нужно позаботиться о том, где переночевать.
Гостеприимство парковых скамеек как-то не прельщало.
- Джоан, скажите, а в Бангоре есть приют или мальчика перевезут в Портленд?

- Меня, - журналист выделил это слово интонационно, - он не ожидал увидеть... таким.
Пояснять для девушки Эрик не стал ничего. Джоан была права - он глупо испоганил свою единственную возможность добиться, чтобы Фредди заявив копам, что пришел его старший брат, любимый дядя,  да хоть отец,  ушел с ним из участка.  Это он повзрослел, а Фредди остался мальчиком, ребенком, которому нужно было бы терпеливо объяснить, что, хотя для него прошло всего лишь два месяца, Эрик смог узнать секрет его исчезновения только через двадцать лет.
- Последняя просьба, -  вздохнул он и достал из нагрудного кармана рубашки записную книжку на кнопке, со сменным блоком, вставляющимся в прорезь на задней обложке и толстенькой, короткой ручкой, удобно помещающейся в  пространстве между блоком и корешком обложки, - просто передайте записку мальчику.

Он знал, что влипнет и надолго, стоит только кому-то из полицейских спросить у него документы,  а потому решил воспользоваться поддержкой Джоан, хотя чувствовал, что и так злоупотребляет её вниманием.
На маленьком листочке в клетку он написал то, что помнил сам и полагал, что даже десятилетний Фредди Дешам должен бы это знать:
"9.08.1945 - США сбросят на Хиросиму атомную бомбу.
16.07.1969 - Мы высадились на Луне.
1971 - "Крестный отец"".
Всё это было так по-взрослому. Эрик поджал губы и, чувствуя себя глупо, нарисовал головку  чертополоха - эмблему их мальчишечьего клуба, куда так хотел попасть Фредди и дописал, просто не зная, какой еще вариант контакта предложить мальчишке: "Можешь оставить для меня сообщение в отеле "Феникс". Эрик Этвуд. P.S. Не знаю, как долго смогу здесь быть".
Ему казалось, что этого будет достаточно, чтобы Фредди, оставшийся в участке, выбежал на улицу, к ним.
А еще, Эрик сознавал, что вся эта затея - совершенное безумие, если хотя бы на мгновение поверить, что все происходит на самом деле.
- Я очень вас прошу, - повторил он и, вложив листок в ладонь Джоан, сжал её руку своими, удержав на какие-то мгновения, - только это.