Эрик выкурил уже вторую сигарету подряд и всё никак не мог решиться выйти из машины, припаркованной практически напротив входа в отель и подняться по ступеням широкого крыльца. Сейчас, когда тёмное и непостижимое очарование минувшей ночи несколько потускнело, идея потревожить старую даму с расспросами о мёртвом мальчике казалась ему не такой уж и хорошей, как в тот предрассветный час, когда он, рухнув на кровать, почти мгновенно провалился в бархатную и тёплую черноту сна.

Вчера ночью они с Ричи Брауном не были пьяны – пара бутылок пива не в счёт. Но если Ричи и не слышал тот голос, что предлагал Эрику аккуратно разложить его на полках холодильника, то детские голоса, звучавшие  чётко через белый шум эфира, даже его ввели в состояние уверенности, в том, что до Той стороны можно если не добраться, сохранив единство тела, духа и разума, то уж докричаться с помощью радиоволн или иными, более традиционными способами.

Название «Та сторона» пришло на ум Эрику еще на кладбище и он принял его, как наилучшее обозначение того места, где могли находиться души погибших в пожаре детей, а так же тех, кто погиб при иных обстоятельствах. Повертев в пальцах третью сигарету, Эрик  сунул её в рот и посмотрел на часы – он сидел в машине уже двадцать минут и всё это время мысли его крутились вокруг возможности поговорить с мертвыми. Точнее с одним из них, мальчиком, не дававшим Эрику покоя почти два десятка лет, мальчиком, которого они с Леоне оставили поздно вечером в пустом колодце и, вернувшись на утро, не нашли на месте.
«Там же ничего не могло случиться», - Эрик повторял это себе тысячу раз.
Он сам спускался в этот колодец, движимый детским стремлением разгадать тайну его назначения и убедиться, что даже внизу на камнях, нет следов кальциевых солей, которые свидетельствовали бы, что вода там когда-то была.
Да, это было не столь безопасное приключение, как прогулки на кладбище или спасение котят с деревьев, но любой спортивный мальчишка, способный забраться по канату на уроке физкультуры, мог без труда спуститься на дно колодца и выбраться оттуда.
Но вот без верёвки…
Они с Энди Леоне осмотрели все закоулки заднего двора того пустующего дома, где находился злосчастный колодец и не нашли ничего, что бы могло указывать на то, что тем вечером там был кто-то еще, кроме них троих.

И с тех пор ему часто кажется, что он видит Фредди Дешама в самых разных местах, иногда стоит светловолосому мальчику обернуться, иллюзия рассеивается, но временами сходство бывает пугающим – такой вот привет от незабытой тайны из прошлого.

Фредди, наверное, действительно умер. Кто-то пришел ночью к колодцу и кинул веревку, по которой мальчишка выбрался сам – может даже его отец, прознавший про эту затею подростков. Потом он стал ругать Фредди, завелся, потерял над собой контроль, а если был пьян, то впал в ярость и…
Эрик вспомнил лицо мистера Дешама, когда он в очередной раз раздавал листовки с портретом Фредди волонтерам – если этот добродушный толстяк с проплешиной на макушке и убил собственного сына, то боль, тревогу и отчаяние он изображал просто феноменально.

Осознав, что если просидит вот так, предаваясь бесплодным размышлениям и тяжелым воспоминаниям, еще пару минут, то просто заведет свой додж и уедет, Эрик решительно вышел из машины, хлопнув дверью, и  направился в отель, где жила одна весьма эксцентричная дама, настолько колоритная, что окажись она в Нью-Йорке, несомненно, привлекла бы внимание фотографов – ценителей людей с живыми лицами.
Он помнил миссис Уэббер с детства, как помнят соседей или ребят, с которыми учатся в одной школе, не зная их имен. Помнил просто как старуху с сапфировым взглядом, на которую однажды просто обратил внимание. А познакомился во время подготовки материала о настроениях избирателей округа, когда опрашивал горожан о том, за кого они собираются голосовать на ближайших выборах и чем объясняют свои предпочтения.
С Джоан Уэббер они проболтали, наверное, минут десять, отвлекшись от её республиканских предпочтений, и дама, признаться, показалась ему завораживающе необычной, резко выделяющейся на фоне большинства людей, с которыми Эрик знакомился вот так, мимоходом.

Потом он решил, что всё дело в её глазах, чей оттенок не поблек за минувшие десятилетия.  О том, что Джоан Уэббер живет в отеле, он узнал, поинтересовавшись, разделяют ли соседи её политические вкусы, и удивился такому выбору, хотя и не позволил себе его комментировать. А о том, чем она занимается ему рассказала Мадлен, секретарша реакции «Bangor Daily News». Тогда, в начале июня, Этвуд отнесся весьма иронично к тому факту, что в Бангоре, оказывается, есть своя гадалка и вообще ведьма, если верить слухам и довольным заверениям тех, кто к Джоан Уэббер захаживал не только для того, чтобы заказать новое платье.

Портье даже не удивился, когда Эрик спросил, у себя ли в номере миссис Уэббер и может ли он узнать, в каком именно номере она проживает. Похоже, эту даму незнакомые ей люди навещали не так уж редко, как подумалось журналисту, когда он узнал о роде её занятий.  Лифтом он пользоваться не стал, словно и теперь, уже решившись на этот визит, оттягивал время, поднимаясь на третий этаж гостиницы по лестнице.
В тот момент, когда он  уже почти поднял руку, чтобы постучать в дверь, глядя на эмалевый овал с номером «325», та бесшумно отворилась и перед Эриком престала сама миссис Уэббер – сухая, собранная, одетая так, словно ждала кого-то.

В этот момент в его воображении цифры номера сначала поменяли порядок на зеркальный, а затем простейшие арифметические действия «5-2-3», показавшиеся ему предельно логичными, превратили число 325 в ноль.  «А если три и два сложить вместе, - подумал Эрик, то получится пять и можно будет записать этот номер, как «55» или опять же в ноль, следом пришел вариант действий, позволяющих превратить 325 в 33, если не завершать первую трансформацию полной аннигиляцией числового значения.
- Добрый день, миссис Уэббер, - произнес Эрик привычно бодрым голосом и одарил хозяйку номера доброжелательно-вежливой улыбкой, - простите, что я не предупредил о визите, но посетить вас было решением почти спонтанным. Знаете, таким, которые нужно воплощать сразу, иначе потом, найдется тысяча причин не сделать задуманного. Помните меня? Эрик Этвуд, корреспондент, - он достал из брючного кармана визитницу, намереваясь извлечь оттуда карточку.

В иные минуты какой-то особенной, болезненной, четкости сознания, Эрик мог вспомнить детально, вплоть до звукового фона, до игры теней, то, что когда-то происходило. И по сравнению с такими моментами  обычная его способность легко вспоминать нужную информацию или события казалась жалким эрзацем, серой копией, утратившей детали, пусть не важные, но придающие воспоминанию и красочность, и объём. И в тот самый момент, когда миссис Уэббер сказала, что помнит «мальчика с таким именем», Эрик вдруг ясно увидел тот самый момент, когда случилось так, что она услышала его имя. Его звали друзья, поджидавшие вечером в городском парке, звали, как обычно, по фамилии, криками привлекая внимание, едва он вышел на центральную аллею. Спеша к ним, он тогда чуть не налетел на женщину в старомодном плаще. Извинился, разумеется, с нарочито-игривой галантностью, которая умиляла обеих его бабушек, а от того быстро стала частью его манеры общения со старшими, особенно с женщинами.  В тот вечер, в сумерках, ему показалось, что он знает пожилую леди, которую едва не задел, но мысли были заняты предстоящей встречей и планами всей толпой завалиться до полуночи к Джимми Койлу, отец которого как раз ушел в рейс, а мама работала в ночную смену.

- У вас прекрасная память, - заметил он, переступая порог номера, - хотел бы я сохранить такую же хотя бы лет через десять.
Номер, ставший многолетним прибежищем этой странной особы давно утратил гостиничную безликость и походил на обычную квартиру, где каждый уголок имеет свое назначение, и ни одна безделушка не является случайным выбором дизайнера, которому довольно лишь, чтобы  картина заполняла пространство стены над кроватью, а светлые тона пошло пасторального пейзажа компенсировали затененность комнаты, чьи окна выходятна северную сторону здания. Здесь даже жили кошки – явно любимицы старухи, избалованные и не считающие нужным опасаться кого-либо.
- Нет, я не страдаю аллергией, - покачал он головой, оставив при себе признание, что животных просто не любит – ни кошек, ни собак.
Он подошел к наименее захламленному креслу и, проговорив приличествующее моменту: «не возражаете?», - убрал оттуда  на пол объемистый мешок с кусками ткани.
Прежде чем садиться, уже после того, как хозяйка номера опустилась на стул подле своего рабочего стола, удостоверился, что на обивке не заметно кошачьей шерсти. 
- У мужчин моей комплекции сложности возникают с выбором брюк, - заметил он в ответ на предположение о желании сделать заказ, - рубашки всегда можно купить, но, боюсь, я даже не сумею выбрать подходящую ткань, чтобы приходить к вам с заказом.
В голосе его прозвучал легкий, теплый смешок, - а вот совет – это, пожалуй, то, что нужно. Надеюсь, наши политические предпочтения не станут поводом для отказа в просьбе, связанной с, - он невольно смешался, - эзотерическими практиками. Говорят, вы, миссис Уэббер, разбираетесь в некоторых аспектах.

Он так старательно подбирал слова потому лишь, что ему, привыкшему жить в мире, где все можно было объяснить на уровне общепринятых понятий и терминов, было не комфортно всерьез обсуждать такие вещи, как гадания или спиритизм.

Но у возможности диалога с голосами, которые можно было услышать только на одной радиоволне, рационального объяснения не было, как и у бесследного исчезновения Фредди Дешама.

- Мне самому немного странно затрагивать такую тему, но, что бы вы могли посоветовать человеку, который хочет связаться с давно умершим другом, но не спешит обсуждать такое желание со своим психологом?

Отточенные движения морщинистых рук с аккуратными, овальной формы ногтями, завораживали, притягивая внимание к каждому движению уверенных пальцев,  скалывающих края ткани булавками. Крохотные петельки-головки булавок раз за разом серебристо светились, попадая в луч света, и гасли, когда ткань спускалась чуть ниже.
Эрик вдруг подумал, что сохранить зрение в таком возрасте – еще удивительнее, чем память. У него самого глаза подчас уставали после нескольких часов за печатной машинкой так, что начинало казаться, будто в глазницы насыпали битого стекла. За компьютером, из-за мерцания монитора глаза уставали еще быстрее, потому Этвуд, как многие писаки, предпочитал работать по старинке – набирать текст на машинке,  оставляя широкое пространство между строчками, редактировать вручную, делая пометки и исправляя предложения, а уже потом набирать текст на компьютере, благо версталась местная газета по современным технологиям, что Эрика приятно удивило, когда он беседовал с редактором, намереваясь получить место в штате.

Он знал, что его внимание становится подчас неприятным, особенно когда ему становятся важны детали того, что и как человек делает и говорит, и  поймав себя на том, что старается рассмотреть, что же там такого написано в блокноте Джоан Уэббер,  отвел взгляд в сторону.
В конце концов, она не являлась объектом его профессионального интереса – какой-нибудь чиновницей, слишком уверившейся собственной безнаказанности и начавшей пользоваться положением и должностью, дабы улучшить свое финансовое состояние или обеспечить работой кого-то из родных. А интересоваться деловыми и социальными связями швеи было бы крайне нелепо. Связи с текстильщиками Эрика не особенно интересовали, хотя он уже мысленно представил, сколь удобным поводом для регулярных визитов будет пошив костюма, классической тройки – ему нравился определенный оттенок серого, не слишком тёмный, но и не пыльно-мышиный, чуть отливающий синевой, но не настолько, чтобы появилось желание обозначить наличие оттенка словом. Более того, такой цвет ему шел, не утяжеляя фигуру, как более светлые и оттенки коричневого, но, не подчеркивая худобу, как черный.
Хотя и траурно-чёрный костюм, еще один к тому, что висел в его шкафу, Этвуд заполучить не отказался бы.

Когда миссис Уэббер пересела к трюмо, и, глядя на отражение Эрика, заговорила с ним,  глядящим на отражение её лица,  на него вдруг накатило странное состояние, почти такое, что овладело им минувшей ночью, перед тем, как в голове зазвучал голос незримого советчика.  Он медленно выдохнул, опасаясь, что вот сейчас мысли окажутся взрезаны какими-то требованиями или комментариями, но вместо этого усилились контрасты цветов в комнате и все как-то неуловимо изменилось, упростилось, стилизуясь, утрачивая прежнюю настоящесть. Слово это пришло именно в тот момент, когда старуха поманила его подсесть поближе. В ней, в ей отражении, как и в отражении Эрика еще сохранялась настоящесть, а вот коты, коты утратили это свойство и стало очевидно, что они лишь игрушки, механические роботы, возможно, совсем, как живые, но… ненастоящие.
Это было не страшно, скорее забавно и вызывало много вопросов и предположений о причинах такого сдвига в восприятии. «Просто не выспался», - показалось Эрику самым рациональным объяснением.
- Хорошее предупреждение, - кивнул Эрик, - интуитивно очевидное очень трудно объяснить, но я ведь ничего не теряю, доверившись вашим знаниям хотя бы в порядке эксперимента.
Он подумал о том, что стоило сначала взять стул, только когда оказался за спиной старухи и развернулся к столу, раздумывая, а стоит ли садится на ненастоящий стул, не случится ли конфликта реального и фальшивого и тут до его слуха донеслось тихое, довольное урчание – тот звук, который могут издавать кошки и только они. Ненастоящие кошки могли бы  мяукать на разные лады, но мурлыкать. Эрик шагнул ближе к столу и осторожно почесал кончиками пальцев белого кота по макушке, между стоящими торчком ушами. Кот открыл глаза – почти такие же голубые, как у его хозяйки и смерил журналиста взглядом, исполненным одновременно презрения, ленивого равнодушия и снисходительного терпения к столь неподобающей фамильярности. Такой гаммы эмоций в кошачьем взгляде механической игрушки, даже самой искусно сделанной, быть просто не могло. Коты тут же обрели утраченную было настоящесть, и уже разливаясь  от них это качество стало вновь наполнять вещи, находящиеся в комнате.

Искажение восприятия длилось, наверное, секунд тридцать.
- Только одного, - сухо уточнил Эрик, - возможно и его вы сможете вспомнить. Фредерик Дешам. Сейчас ему было бы тридцать или тридцать один. Он приехал вместе с родителями в семидесятом, а в семьдесят втором внезапно пропал.  Его искали, прочесывали окрестности и пустующие дома, но так и не нашли. У меня, к сожалению, нет фотографии. Белобрысый, с круглым лицом, такой типичный пацан, которых часто и стригут одинаково, кажется, с прошлого века. И вещей, боюсь, тоже нет. Столько лет прошло. А вот место…

Тогда, двадцать лет назад, они с Энди Леоне не стали рассказывать полиции ни о испытании для желающего стать членом братства, ни о том, что Фредди исчез из колодца на заднем дворе пустующего дома на окраине Бангора.  И Эрик успокоил себя тем, что они ведь не соврали, ведь молчание – это не ложь.
Потом, лет десять спустя, Эрик изменил отношение к такой не-лжи.
- Если будет нужно, я могу отвезти вас и к дому, где жили Дешамы, и туда, где мы с Фредди иногда гуляли.

Пользуясь словами Джоан Уэббер, ему было интуитивно очевидно, что медиуму едва ли будет достаточно просто имени давно пропавшего мальчика.
- Я бы хотел знать, что с ним случилось. Как он… умер?

«Верить или не верить» - вот в чём вопрос. Отринуть за считанные мгновения привычку искать всему объяснения и непросто допустить, что сидящая напротив зеркала старуха с пронзительно-голубыми глазами права, а возвести её правоту в ранг аксиомы – вот чего требовала странная швея, живущая в отеле со своими кошками, словно в обычной квартире.
Эрик вдруг задался вопросом, а не жалуются ли другие постояльцы на наличие кошек, или Уэббер не выпускает их за дверь номера? «А звук швейной машинки – этот мерный, сухой, частый ритм движущихся частей механизма, заставляющего иглу опускать и подниматься, отмеряя длину шва по заложенному  вектору. Неужели это не мешает соседям, или стены между комнат совершенно звуконепроницаемы?»  - все эти мысли являлись лишь уловками сознания, не желавшего играть по заданным старой дамой правилам. Осознав это, Эрик вымученно улыбнулся – губы привычно изогнулись, но и только, взгляд остался серьезным.
Глядя, как легко Джоан Уэббер записывает имена и даты, легко было предположить, что она, действительно, знает что-то, недоступное другим. Но Эрик уже видел, сколь цепка и точна её память и это позволяло пригасить удивление все тем же рациональным скепсисом.
«В конце концов, - пришла мысль, полная веселой и злой иронии, - большинство жителей земли, убогие обыватели, принимают на веру даже то, что сама Земля – не плоский диск под небесным куполом, а небесное тело, имеющее форму шара. Ведь едва ли несколько тысяч на всей земле смогут просто повторить вычисления античных астрономов и математиков, доказавших без всяких фотографий из космоса, что земля - шар, и более того – высчитавших длину её экватора». Эрик, чьей эрудиции хватало, чтобы знать об этом и даже припомнить имя Эратосфена, сознавал, что и сам принадлежит к большинству и не сумеет привести  конкретные примеры, чтобы, скажем, убедить в очевидном этом знании, шестилетнего ребенка, предпочитающего верить своим глазам, а не рассказам мамы с папой или воспитателя в детском саду.
- Когда ничего другого не остается – поверить легко, - произнес он, правда без озвученной легкости в голосе.

Оставалось только договориться с собственным сознанием, не слишком настроенным верить по заказу. И тут всплыли детали минувшей ночи – голос в голове, явственный, настоящий, и то, что он был являлось для Эрика не верой, но знанием, правда знанием, которым Этвуд не рискнул бы поделиться ни с кем, даже с миссис Ли, самой благожелательной из тех психологов, кому поверял мнимые и реальные свои переживания.  И тут же пришло ощущение, что вот с миссис Уэббер – можно. Она странная, наверное, даже слишком странная со своими кошками, травой в чашечках, портновским манекеном – у неё будет, чем разменять такое откровение. Да и то её тайны, накопившиеся за столько-то лет, скорее всего, стоят куда больше секрета про незримого советчика Эрика Этвуда.
Он едва не выдернул руку, когда ощутил прикосновение ледяных пальцев старой дамы = хватило выдержки.
А вот, чтобы легко и непринужденно солгать на внезапный её вопрос – выдержки уже не хватило. Эрик невольно облизнул враз пересохшие губы, глотнул воздуха, отчего кадык на открытой шее дернулся особенно отчетливо и испытал детское желание спрятаться за словами: «ничего, он сам».
- Оставили его в колодце дома на Крестмонт-роуд, - произнес он сухо, - того, который  почти на самом повороте улицы. Но до него я сам оставался в этом колодце и, - он чуть не произнес имя Энди, однако сдержался, - и другие ребята, человек шесть. Там… даже не страшно. Спокойно так.

А еще там, на дне колодца, было очень странно ждать – в первый раз Эрик это не понял. А вот когда спускался, чтобы осмотреть с фонариком миллиметр за миллиметром дно колодца после исчезновения Фредди – ощутил очень четко, что для него прошли какие-то минуты, а вот когда он выбрался солнце, стоявшее в зените уже клонилось к западу.
Но это странное выпадение из реальности он списал тогда на то, что увлекся, желая отыскать хоть оторванную пуговицу, хоть светлый волос с головы Фредерика Дешама.
Каятся – так до конца.
- Я до сих пор жалею, что никому тогда об этом не сказал, - он поджал губы, - но что бы это изменило? Фредди не нашли. А что думают обычно, когда спустя годы, двадцать лет, об исчезнувшем нет никакой новой информации?  Самое плохое. Так вы… сможете что-то узнать?

Он даже простил старой даме снисходительное обращение «мальчик», подавив желание спросить, а не будет ли она против, если он станет обращаться к ней по имени.
Он хотел было добавить дату, когда пропал Дешам, но на расчерченном листке, аккуратным красивым почерком уже было написано: «10.07.72».

«Мог сказать», - прозвучало так, словно подобный разговор между ним и Джоан Уэббер уже был однажды, но если и был, то Эрик почему-то не сказал о Дешане или о чем-то еще.
Но вот ничего подобного он не помнил. «Надеюсь на ваше снисхождение к моей неловкости, мадам», - эквивалент просто «извините», когда он, будучи подростком едва не налетел на пожилую даму в вечернем парке и разговор о политике и обмен обычными при встрече убежденного демократа с упрямой республиканкой доводами в пользу своих убеждений.
Что еще он мог рассказать?
Когда?

Он галантно отодвинул стул, придержав его за спинку, когда Джоан тяжело поднялась.  Её слова о затмении  показались Эрику отголоском чего-то ранее известного. Но могло ли случиться так, что они с Энди просто не заметили затмения?

На его памяти все затмения, о которых он знал заранее, происходили  в то время, когда ему было некогда смотреть на небо, даже в прошлом году, когда можно было увидеть почти полное затмение, провалялся дома, страдая от похмелья и недобрым словом поминая вечеринку в честь дня рождения одного из бывших коллег.

Но с воспоминаний  внимание журналиста переключилось на действия хозяйки номера, выудившей откуда-то стопку записей  и прибор из картона, притом явно сделанный самостоятельно, пусть и аккуратно, с вниманием к мелочам.
Рассмотреть, что это за штуковина Эрик не успел – Джоан Уэббер как-то хитро завертела картонный макет в руках, развернув так, что он стал казаться объемным. Она явно знала, для чего предназначена эта игрушка, а у Эрика возникла только ассоциация с логарифмической линейкой, но и та рассеялась за какие-то мгновения.
Не то от попыток уследить за манипуляциями старухи, не то от накатившей усталости, вызванной бессонной ночью, у него возникло непреодолимое желание закрыть глаза – только на минуточку, чтобы отрешиться от происходящего, сосредоточившись на нескольких глубоких вдохах и медленных выдохах.
- Он приставал к нам дня три – хотел в братство, хотя оно для нас с другом уже изжило себя, но мы этого еще не сознавали, просто думали, что Дешам не подходит нам, однако он уговорил и даже испытание его не напугало. Фредди знал, в чём оно заключается – просто ему нужно было выбрать время, когда его уход из дома на всю ночь не всполошит родителей. Так что девятого числа вечером он сказал, что готов к испытанию, если мы проведем его завтра, десятого. Мы еще шутки ради спорили, сколько это «ночь» - просто время от рассвета и до заката или надо провести в колодце определенное количество часов.

Эрик не стал рассказывать, что Фредди хвастался, будто просто проспит и не заметит, как пролетит время, и друзья придут за ним.
Вот они и не торопились – пришли только в девять утра.
-  Одиннадцатого июля мы собирались помочь ему выбраться, но в колодце никого не было.
После признания в самой тайне, рассказывать детали стало неожиданно легко, тем более, что Джоан Уэббер никак сам случай  не комментировала и своего отношения к  забавам двадцатилетней давности не высказывала.
На миг, только на миг Эрик всё же закрыл глаза и вдруг ощутил, как пол под ногами накренился и пришло ощущение падения, совсем недолгое.
- Зачем Вы спрашиваете? – поинтересовался он, с трудом разлепив веки, - разве это так важно? Может, расскажете, что вы собираетесь делать?

Собственный голос показался ему каким-то странным и совершенно чужим, а комната будто бы неуловимо изменилась.

Этвуд не видел никакой значимости во всех этих деталях – когда встречались и обсуждали, когда  стояли над  темной дырой, откуда тянуло прохладой, глядя как тает в чернильном мраке фигурка спускающегося вниз Фредди . Но отчетлвио вспомнил, как это было:  вот погрузились во тьму его бедра, обтянутые линялыми джинсами,  вот колодезный мрак растворил оранжево-белые, широкие  полосы рукавов крутки на плечах паренька, а вот  и светлая макушка ушла в темноту и лишь мелькнули еще пару раз кисти рук, ловко перехватывавшие толстую веревку с вязаными по всей её длине узлами – для удобства спуска и подъема. Хотя Эрику  всегда нравилось упираться ступнями в каменную кладку, испытывая силу собственных мышц при подъеме наверх. Было в этом что-то… сакральное, похожее на рождение нарождение, на возвращение в срединный мир из мира нижнего.
- Мы называли его братством «Белого чертополоха». Круговая порука, помощь друг другу, ботанские приключения.

Захоти он рассказать о паре лет жизни братства, слегка усугубив некоторые моменты, сгустив краски и уложив реальные истории в сюжетную канву, меняя мотивы и переделывая реальные события в фабулу романа – мог бы написать целую книгу об этих приключениях, этакий роман для подростков. Но он не находил в себе ни огня идеи, ни жизненной мудрости, чтобы выплести словами нечто, что пережило бы его и стало, в свой срок, мировой классикой, а писать книгу затем только, чтобы приколоть внимание читающей публики  к строчкам текста на пару часов  совершенно не желал – этим он занимался каждый день, что прежде, в Нью-Йорке,  что теперь. Разве что здесь, в Бангоре, научился размазывать на полосу рассказ о событии, которого в нью-йорской тезке местной газеты не удостоили бы и строчки.
- Тульпа? – Эрик повторил впервые услышанное слово и задумчиво покачал головой, - это что-то связанное с Вуду?

Его интерес к мистике до вчерашней ночи состоял, пожалуй, лишь в предпочтении рациональных объяснений тому, что кажется непонятным и снисходительному равнодушию к чужим увлечениям всяческими эзотерическими учениями или не терявшими актуальности для последователей и любопытных откровениями  Карлоса Кастанеды.

Когда же миссис Уэббер, повернув к нему голову, взглянула на Эрика своими невероятными глазами, он с трудом не отвел взгляд в сторону. Смотреть на неё в зеркальном отражении было несравненно проще. А еще он обнаружил, что взгляд у этой женщины вовсе не был ни мудр, ни печален и время, причудливо расписавшее морщинами её лицо не утяжелило век, и не угасило той живой, любопытной искры, что так оживляет лица молоденьких женщин, чей взгляд еще по-детски открыт.
Детей с глазами стариков Эрик видел и не раз, сам, пожалуй, был из числа таких вот маленьких зануд,  спокойно пережидающих тягостное детство, когда другие самозабвенно строят песочные замки и коллекционируют вкладыши от жвачек. Но вот старуху со взглядом молодой женщины встретил, пожалуй, впервые.
А может, все было в этом едва ли передаваемом кистью художника цвете, напоминавшем и сияние голубых сапфиров и лесные незабудки, те, что растут в тени густых трав и оттого голубой оттенок их лепестков слегка, едва уловимо, разбавлен смесью фиолетового и кобальта.
- Мы же уже оговорили вопрос веры, - ответил он, - я вам верю. Безо всяких «но». Принимаю это, как правило, так что, если вы, миссис Уэббер, хотите, я отвезу вас к дому на Крестмонт роуд? Но там теперь, кажется, кто-то живёт. Во всяком случае, пару месяцев назад, я видел машину, припаркованную у дома.
Он нарочно не стал реагировать на упомянутый Джоан год, но ход её мыслей был неожиданным и увлекательным. Проверить это утверждение Эрик не мог…или…

Мог. Даже не покидая здания редакции. Там ведь хранится полный архив и уже ведутся разговоры о том, что нужно снять копии со старых газет, пока они не рассыпались от времени. Ему стало даже грустно от предчувствия результатов этого вояжа в прошлое. Сотню старых газет, читая только заголовки, он сможет просмотреть за неделю, тратя всего час-полтора после работы и во время ланча, но даже если и попадется ему информация о внезапно появившемся подростке, задержанном полицией за бродяжничество и отправленном в приют, это окажется либо Питер, либо Тедди, либо Джон Доу, страдающий амнезией. И едва ли к этой заметке, чьё место где-нибудь  внизу на шестой полосе будет прилагаться фотография. Но проверять достоверность чужих слов – это часть работы хорошего журналиста, особенно если проверить информацию так легко. Эрик почувствовал, как в душе разгорается самый настоящий азарт, и теперь ему действительно стало интересно, что же еще расскажет миссис Уэббер о Фредди Дешаме.
- Если у вас нет никаких планов, мы можем поехать прямо сейчас, или это нужно сделать в какое-то определённое время?

Минут десять ожидания в холле позволили Эрику почти полностью избавиться от чувства, что он вот-вот прикоснется к чему-то тайному, что слова и действия старой портнихи миссис Уэббер действительно имеют смысл, а ей открыты некие тайны бытия, в которые люди верят с тех самых пор, когда была потеряна нижняя челюсть последнего неандертальца, оттащенного сородичами от пещеры и брошенного, как  кусок тухлятины в дар мелким зверькам – годной пищи  для удачливых охотников и их низколобых подруг, которые уже следующего покойника племени уложат в специально врытую яму, оставив ему ожерелье с медвежьим клыком, обломок оленьего рога, кожаный пояс и камень со сколотым краем. Кто знает, чем было вызвано такое решение, быть может, просто пришедшим подруге погибшего ощущением правильности подобного жеста. Но это запомнилось и повторилось, а потом стало ритуалом, первым из многих, вполне понятным и тогда, и теперь, пусть даже сам ритуал изменился.

Иные же ритуалы приобщения к мистической стороне мира понимаю человека, далекого от поиска эзотерических тайн и откровений, не поддавались, как и взаимосвязи между затмением, колодцем, где никогда не было воды и исчезновением мальчишки, спустившегося туда, чтобы пройти придуманный приятелями обряд инициации.
И всё же Эрику хотелось узнать финал истории, создаваемой полубезумной, как ему теперь казалось, старой леди. Проследовать за ней шаг за шагом, запомнить каждый жест, слово, интонации, объяснения или уверения в том, что их просто не существует.

Что он и сделал.

Легкость её шагов поражала почти так же, как молодость взгляда. Нет, не такой должна быть женщина, всю жизнь вдевавшая нитку в игольное ушко и склонявшаяся над шитьем… Поддерживая Джоан под руку, он бросил взгляд на неё, отмечая, что та держит голову прямо, не сутулясь, как  старухи её возраста, да что там – многие женщины и помоложе. Воспитание не позволило ему высказать шутливое предположение о строгости воспитания Джоан Уэббер, когда та сама была еще ребёнком, а любопытство добавило к списку странностей этой особы еще один штрих.

Они подъехали к дому на изгибе Крестмон роуд со стороны реки,  но остановились не там где разросшиеся вязы и клены создавали условную границу между задним двором дома и расположенным за ним пустырем, а чуть дальше, так что за время недолгой прогулки, Джоан успела рассказать о «встрече с мальчиком в оранжевой крутке с белыми полосами».
Эрик совершенно точно не упоминал, как был одет Дешам в тот злосчастный день. Вспоминал – да, но не говорил. Да и куртку летом Дешам взял лишь потому, что собирался провести ночь в колодце и не хотел зябнуть там, где было прохладно даже в самые знойные дни дета.
- С интересом? – рассеянно переспросил Эрик, пытаясь вспомнить еще какие-то детали, кроме куртки, - а что было дальше? Он заговорил с вами?
Уточняющие вопросы сыпались легко, привычно, а вот признаваться в невежестве, уже второй раз за какой-то час времени, было слегка неприятно.
- Как Вы уже поняли, я далекий от мистики человек, - вздохнул он, - буду признателен, если расскажете.

Они почти миновали поле и шагнули под тень деревьев. Когда-то там можно было найти остатки невысокого деревянного заборчика – фрагменты, державшиеся на перекладинах между не сгнившими столбиками, врытыми в землю. Но теперь,  окончательно павший в борьбе со временем забор был похоронен под слоями опавших листьев, и, вероятно, совершенно сгнил. Эрик всмотрелся в заросли, прикидывая, как лучше будет провести  даму и невольно улыбнулся, когда заметил белку, рыжим росчерком скользнувшую вниз по стволу дерева. Зверёк тотчас исчез где-то в траве, а в следующий миг оттуда раздалось недовольное верещание и белка, возможно, та же самая, бросилась к соседнему дереву спасаясь от другой, преследовавшей её с такой злой яростью, словно та покушалась на какие-то беличьи сокровища ей не принадлежащие.
Из под сени деревьев на них пахнул совершенно лесной запах – мха, травы и грибов.
Последние, бледными высокими шпилями возвышались на тонких ножках вдоль давно упавшего дерева вилкой раздвоенного ствола расположенного в сторону непрошенных гостей.
Эрик чуть замедлил шаг, предпочитая сначала дослушать свою спутницу, а уже потом совершать галантные подвиги,  отводя с её пути ветки кустарника с темно-зелеными резными листьями. Среди живых ветвей торчали и давно высохшие, наводя на мысли о том, что если в доме и появились жильцы,  то наведение порядка в этой части двора они отложили на потом.

Эрик  лишь успел рефлекторно поддержать свою спутницу под руку, когда та легко, словно девочка, перескочила через упавшее дерево и уверенно направилась к круглому каменному колодцу, никак и ничем не защищенному ни от дождя, ни от попадания внутрь мусора, ни от чужого любопытства.
- Я не слишком любил сказки, - признался он, выслушав рассуждения Джоан Уэббер, - и не могу вспомнить ни одной про находки в колодце. А на колодец желаний этот как-то совсем не похож.

Признаваться, что колодцев, исполняющих желания, если бросить в воду монетку, он тоже не видел, Этвуд не стал, полагая, что это может быть и так очевидно для его спутницы.
Он посмотрел в чернильную мглу, стоявшую  в глубине круглого, с каменными стенками тоннеля и очень легко представил, что там, в этой черноте нет дна, и нырнув в неё можно оказаться, как и говорила Джоан,  в любом, размывающем грани времен и миров дне.
- В семьдесят втором дом уже пустовал, - сообщил он, - жившие здесь люди съехали, кажется, в шестьдесят девятом, или даже в шестьдесят восьмом. Их дочка как раз заканчивала школу. Странная девушка.
Он вспомнил красивую мулатку с огромными черными глазами и гривой непослушных жестких волос, собранный часто в дерзкий хвост на макушке, добавлявший и без того высокой девушке дюймов шесть превосходства над воздыхателями.
- её звали Саманта Холлидэй, но Холлидэй – была фамилия её матери.  А вот отец, точнее отчим, белый, мистер Фишер. Генри Фишер. Вы их знали?

Ответь миссис Уэббер утвердительно, Эрик ничуть бы не удивился.
- Но причем тут они?  Мы ведь стали сюда забираться после того, как Фишеры съехали. Да и в колодце… никто не исчезал. Кроме Дешама, - последние слова журналист произнёс очень тихо.